Онлайн книга «Свежо предание»
|
Простите, что беспокою Вас, я знаю, как у Вас мало времени. Если б я не сознавал, что дело, о котором я пишу, государственной важности, я не посмел бы писать Вам. Заключенный Константин Левин». Опять письмо, и опять… Дат на письмах не было, но по записям в истории болезни можно было понять, когда они писаны. После 5 марта письма не прекратились: Костя продолжал писать — мертвому. «…Дорогой Иосиф Виссарионович! Только Вы один можете…» «…Дорогой Иосиф Виссарионович! На коленях прошу Вас…» Что за безумие? Читаю письма, вместо того чтобы узнать, что с ним сейчас! Она быстро перелистала страницы, вплоть до последней исписанной. Мучительно неразборчивые записи. 26 марта… единственное, что можно понять: 38,2°. Остальное — латынь. Последняя запись от 28 марта. Опять латынь. Последнее слово вроде:… Ей стало страшно холодно, и вдруг она поняла. Она кинулась из кабинета в коридор — там было пусто, и, крича, стала бить кулаками в первую попавшуюся дверь. — Есть тут кто-нибудь? — кричала она. — Есть тут какой-нибудь человек? Из разных дверей сразу выскочили люди. Ее подхватили под руки, она вырывалась и все кричала: — Пусть посмеет! Пусть только посмеет! Сам! Сказать мне! Что он умер! * * * Рабочая, шумная весна действовала за окнами. Какие-то люди, на крыше напротив, весело крича и гремя ногами, скидывали лопатами остатки снега. Надя сидела за столом и работала, расшифровывала стенограмму. Из рук вон плохо записано. И шумно как. А работа срочная, надо спешить. Юрка возил по ковру машину и дудел. А тут еще в дверь постучали. — Войдите, — сказала Надя. Вошла Ольга Федоровна. — Врачей-то выпустили. Газету видели? — Я не читала, — сказала Надя. — Смотрите: так черным по белому и написано. Группа врачей реабилитирована. Показания получены путем недопустимых и строго запрещенных приемов следствия… Как вы думаете, это намек на… Надя поглядела на нее мертвыми глазами и снова взялась за работу. Очнулась: — Что вы сказали, Ольга Федоровна? — Врачей выпустили. — Ну что ж, хорошо, что выпустили. Ольга Федоровна потопталась и ушла. — Айболита выпустили? — спросил Юрка. — Да, маленький, играй. Ольга Федоровна снова стукнула в дверь: — Наденька, к телефону. Какой-то мужчина. Надя взяла трубку. — Надежда Алексеевна? Здравствуйте. Говорит Сергей Петрович. — Какой Сергей Петрович? — Пахомов, директор института. Бывший начальник вашего супруга. — А, здравствуйте. — Надежда Алексеевна, я слышал о постигшем вас горе. Поверьте, мы все глубоко сочувствуем. Такой талантливый молодой человек… — Его талантливость не помешала вам… — Не поминайте старого, Надежда Алексеевна. Лично я всегда пытался защитить вашего супруга. Не моя вина, что это оказалось невозможным. Сами знаете, какая была ситуация… — Я вас слушаю, Сергей Петрович. Чего вы хотите от меня? — Надежда Алексеевна, мы хотели бы вам помочь. Я тут уже говорил с товарищами. Оказывается, есть возможность выхлопотать пенсию для вашего сына, несмотря на то, что последние годы Константин Исаакович нигде не работал… — Что для этого нужно? — Представить в институт документы. Справку о начале заболевания. Желательно оформить ее так, чтобы она относилась к тому времени, когда он еще работал у нас. Брачное свидетельство. Свидетельство о рождении ребенка. Свидетельство о смерти. Справку из домоуправления о проживании… Кажется, все. Дела по оформлению институт берет на себя. — Когда нужно представить документы? — Чем скорее, тем лучше. Например, завтра. — Постараюсь, — сказала Надя и повесила трубку. «Даже не поблагодарила, — подумала она, возвращаясь в комнату. — Поблагодарить все-таки надо было, он не виноват». Документы… Где ж они, эти документы? Свидетельство о смерти есть. Свидетельство о браке? Не помню. Юркино, о рождении? Куда я его девала? Последний раз его искал Костя. В среднем ящике письменного стола Костя держал свои бумаги. Наверно, там. Раскрыть средний ящик стола. Разрыть могилу… Она выдвинула ящик. Тетради, чертежи, заметки… Небольшая тонкая папка. Внутри несколько фотографий. Выцветшая, любительская, с оторванным углом: маленький кудрявый Костя на руках у матери. До чего похож на Юрку, прямо страшно. Черненькая, глазастая девочка на руках у незнакомой старухи в темном платке, со строгим, справедливым лицом — должно быть, тетя Дуня с Цилей. Прелестная Рора с теннисной ракеткой в длинной узкой руке, до того стройная, что не стоит, а отлетает. Письмо тети Лии. Непонятный большой чертеж, какая-то машина. На полях, Костиным почерком, написано: «Устройство, моделирующее некоторые нарушения деятельности мозга (ретроградная и антиретроградная амнезия). В случае моей смерти передать Ю.Нестерову. К.Л. 19.8.49». Небольшая, в мягком переплете записная книжка. Костя никогда не вел дневника. Он просто записывал поразившие его или полюбившиеся ему мысли, фразы. Надя читала записи, слыша за ними живой Костин голос. В борьбе за приоритет велено отыскать портрет Можайского, полетевшего, как известно, раньше братьев Райт. Не нашли, взяли фотографию сына, пририсовали бороду. Подделка обнаружена. Нашли другого Можайского — по орденам. В институте некоторое время висело сразу два разных Можайских. Заголовок статьи: «Мечтающие трупы». Это о таких, как мы. Хорошее выражение: «мастер от революции». «У мертвых есть право на голос» (Эренбург). «К одной материи легко пристают репейники, различные колючки, к другой материи они не пристают. Предполагается, что писатель — это человек, обладающий штанами, к которым пристают колючки — страсти, радости, беды» (он же). Я — не писатель, но на мне такие штаны. «Личная защита моего приоритета на такие характеристики» (из доклада). «Заушательская самокритика» (из выступления Н.П. Поспелова). «Прогрессивное войско опричников» (из доклада о киноискусстве). «Как обидно становится советскому человеку, когда им, ни с того ни с сего, перестают интересоваться… не втягивают, не привлекают, не нагружают…» (А.Фадеев). …Гм… Ни с того ни с сего? «Меня изумляет духовная стойкость еврейского народа, его мужественный идеализм, необоримая вера в победу добра над злом, в возможность счастья на земле. Старые, крепкие дрожжи человечества, евреи всегда возвышали дух его, внося в мир беспокойные, благородные мысли, возбуждая в людях стремление к лучшему» (Максим Горький). |