Книга Однажды на берегу океана, страница 41 – Крис Клив

— Ты тоже грустная? Как я?

Я заставила себя улыбнуться:

— У меня грустный вид, Чарли?

Чарли внимательно на меня посмотрел. Я слегка толкнула его локтем, и он рассмеялся.

— Разве у нас грустный вид, Чарли? У тебя и у меня? Разве мы сейчас грустные?

Чарли смеялся и приплясывал. Я повернула его к себе и заглянула ему в глаза:

— Мы не будем грустить, Чарли. Ни ты, ни я. Особенно ты, Чарли, потому что ты самый счастливый мальчик на свете. Знаешь почему?

— Почему?

— Потому что у тебя есть мамочка, Чарли, и она тебя любит, а это много значит, правда?

Я легонько подтолкнула Чарли к матери, и он побежал к ней, прижался лицом к ее платью, и они крепко обнялись. Сара плакала и улыбалась одновременно. Она шептала сыну на ухо: «Чарли, Чарли, Чарли…» А потом послышался голос Чарли, приглушенный тканью платья матери:

— Я не Чарли, мамочка. Я Бэтмен.

Сара посмотрела на меня поверх плеча Чарли и одними губами произнесла:

— Спасибо.

Мы вышли из детского сада и пошли домой. Мы держали Чарли за руки, а он подпрыгивал и раскачивался. День был такой красивый! Теплое солнце, ароматы цветов. К тротуару выходили палисадники, где росли нежные цветы. Трудно было удержаться от надежды на лучшее.

— Пожалуй, я научу тебя названиям всех английских цветов, — сказала Сара. — Вот это фуксия, а это роза, а это жимолость. Что такое? Чему ты улыбаешься?

— Здесь нет коз. Вот почему у вас так много красивых цветов.

— В вашей деревне были козы?

— Да, и они поели все цветы.

— Как жаль.

— Не стоит сожалеть. Мы съели коз.

Сара нахмурилась.

— Но все-таки, — сказала она, — я бы жимолость оставила.

— Я когда-нибудь отвезу вас туда, где я жила. Покушаете маниок целую неделю, тогда скажете, что вы предпочли бы — жимолость или козу.

Сара улыбнулась, остановилась, наклонилась и понюхала цветы жимолости. И я заметила, что она снова плачет.

— О, прости, — проговорила она. — Не могу остановиться, похоже. Господи, я все залила слезами.

Чарли посмотрел на мать, а я погладила его по макушке, чтобы успокоить. Мы пошли дальше. Сара высморкалась в носовой платок и сказала:

— Как ты думаешь, долго я буду такая?

— Я была такая целый год после того, как убили мою сестру.

— Пока не смогла снова ясно мыслить?

— Пока не смогла мыслить вообще. Сначала я только бежала, бежала, бежала — пыталась убежать от случившегося, понимаете? Потом был центр временного содержания. Там было очень плохо. Там невозможно мыслить ясно. Ты не совершил никакого преступления, поэтому думаешь только: когда же меня выпустят? Но тебе ничего не говорят. Проходит месяц, потом шесть месяцев, и ты начинаешь думать: может быть, я тут состарюсь. Может быть, я тут умру. Может быть, я уже мертва. В первый год я могла думать только о том, как бы себя убить. Когда все остальные мертвы, порой ты начинаешь думать, что, может быть, было бы легче к ним присоединиться, понимаете? Но ты должен двигаться вперед. Надо двигаться вперед, двигаться вперед, жить дальше — так тебе говорят. Как будто ты упрямишься. Как будто ты жуешь их цветы, словно коза. Жить дальше, жить дальше. В пять часов вечера тебе говорят, что нужно жить дальше, а в шесть часов тебя запирают в маленькой комнате.

— Что же, вам совсем никак не помогали там?

Я вздохнула:

— Знаете, нам пытались помогать. Там было несколько хороших людей. Психиатры, волонтеры. Но они мало что могли сделать для нас там. Одна женщина-психиатр мне говорила: «Психиатрия в этом месте — это все равно что подавать завтрак на борту самолета, терпящего бедствие. Если бы я, как врач, хотела вас вылечить, я должна была бы выдать вам парашют, а не сэндвич с сыром и маринованным огурчиком». Чтобы стать психически здоровым, для начала надо обрести свободу, понимаете?

Сара промокнула глаза платком:

— Не уверена, что здесь в этом смысле легче, Пчелка.

— Но я же вам помогу.

Сара улыбнулась:

— Тебе шестнадцать лет. Ты беженка. Ты сирота. Это я должна тебе помогать.

Я потянула Сару за рукав, остановила ее. Я подняла левую руку Сары, чтобы она на нее посмотрела. Чарли остановился и стал смотреть на нас, широко раскрыв глаза.

— Послушайте, Сара. Вы мне и так уже помогли. Вы ради меня отрубили себе палец. Вы спасли мне жизнь.

— Я должна была сделать больше. Я должна была спасти и твою сестру.

— Как?

— Я должна была что-то придумать.

Я покачала головой:

— Вы сделали все, что смогли, Сара.

— Но мы вообще не должны были оказаться в таком положении. Как ты не понимаешь? Мы отправились в отпуск в такое место, где мы не имели права находиться.

— А что, если бы вы там не оказались, Сара? Если бы вас с Эндрю там не было, тогда погибла бы и Нкирука, и я. — Я повернула голову к Чарли: — Твоя мамочка спасла мне жизнь, знаешь? Она спасла меня от злюк.

Чарли пристально посмотрел на мать.

— Прямо как Бэтмен? — спросил он.

Сара улыбнулась. Я уже успела привыкнуть к тому, что она улыбается сквозь слезы.

— Да, как Бэтмен, — ответила она.

— Так у тебя поэтому нету один пальчик?

— Поэтому у меня нет одного пальчика. Да, мой милый.

— Его забрали злюки? Пингвин?

— Нет, милый.

— А кто? Паффин?

Сара рассмеялась:

— Да, мой милый. Мой пальчик забрал этот противный Паффин.

Чарли усмехнулся.

— Гадкий, гадкий Паффин, — проговорил он и побежал по тротуару впереди нас, стреляя в злюк из невидимого пистолета. Сара посмотрела на меня.

— Благослови тебя Бог, — сказала она.

Я крепко сжала ее руку, прижала свою ладонь к ее ладони, сжав в кулак все пальцы, кроме среднего, которого недоставало у Сары. И я увидела, как все может быть. Я увидела, как мы сможем жить дальше. Понимаю, безумно было думать так, но мое сердце билось часто-часто.

— Я помогу вам, — сказала я. — Если вы вправду хотите, чтобы я осталась, вот так все и будет между нами. Может быть, я смогу прожить у вас месяц, а может быть — всего неделю. Настанет день — и за мной придут. Но пока я здесь, я буду вам как дочь. Я буду любить вас, как будто вы моя мать, и я буду любить Чарли, как будто он мой брат.

Сара смотрела на меня не мигая.

— Господи… — выдохнула она.

— Что такое?