Книга Тельняшка математика, страница 48 – Игорь Дуэль

– Можно посмотреть! – сказал я с натужной веселостью. – Только вряд ли интересно. На воздухе не бываю, спорт бросил – оттого изменения не к лучшему.

Она будто и не слышала моих слов. Стояла и смотрела на меня, и в ее большущих глазах было столько восторга и столько боли, что я отвел взгляд. Так она раньше никогда на меня не смотрела.

– Замерзла? – спросил я.

– Зуб на зуб не попадает.

– Пойдем, тут недалеко есть тихая кафешка.

– А ты не спешишь?

– Нет.

– Тогда – куда хочешь.

Мы двинулись к бывшим воротам усадьбы, за которыми была автобусная остановка, Наташа дотронулась до моего локтя.

– Можно? – спросила она.

– Конечно, – ответил я с той же старательной беспечностью.

Она взяла меня под руку, словно электрический разряд вошел в мой локоть. Я больше не мог вести разговор в том легком тоне старых приятелей, который сам пытался задать поначалу. Впрочем, я вообще не мог говорить. И некоторое время мы шли молча. Она совсем не смотрела на дорогу, я чувствовал постоянно на своей щеке два ее черных прожектора. Я спросил, как она добралась до нашего флигелька. Наташа ответила покорно, со старательностью автомата. Я сказал, что есть более короткий путь, и объяснил какой. Она кивала, хотя вряд ли что-нибудь слышала.

В кафе, сидя напротив нее за маленьким столиком, я рассмотрел Наташу. Она совсем не изменилась. И одета была в такой знакомый толстый свитер, который у нас назывался «печкой». Сидела, сложив рукава муфтой и грея руки. Я, кажется, впервые подумал, как холодно было ей там, в Норильске.

– Что будем есть? – спросил я.

– Что хочешь.

Подошла официантка и я выдал заказ на полную катушку. Но Наташа и на это не обратила внимания. Она смотрела на меня все так же, как у флигелька, пристально, не отводя глаз.

– Господи! – сказала она, когда официантка ушла. – Я сижу с тобой рядом! Я уже не верила, что это будет.

– Ладно! – Я все еще пытался уходить от такого разговора. – Лучше рассказывай.

Она потупилась.

– Придется, хотя лучше б мне не о чем было рассказывать. Лучше бы все это забыть.

Наташа снова подняла на меня глаза, но теперь в них было только одно – тоска затравленного мышонка.

– Полгода назад я ушла от мужа. А нужно бы сразу. Я быстро поняла, что все это не мое. Да и он оказался, ну, скажу мягче, чужим человеком. Но я долго упрямилась, верить себе не хотела. Не хотела признавать поражение. Вот и не уходила. Но месяц от месяца все становилось прозрачней. Потом был случай… Не хочу сейчас о нем. В общем, ушла. В Москву мне возвращаться было стыдно. Я перебралась жить к одной знакомой и осталась там. Но он проходу не давал, и все это было грязно, противно. Тогда я плюнула и вернулась домой. В конце концов, мне и должно быть стыдно. Сама виновата. Ну, вот под Новый год прилетела – подарок Деда Мороза.

Я слушал ее, и то наваждение, что явилось у крыльца нашего флигелька, постепенно исчезало. Хоть нерадостно, хоть больно – почти физически больно – было это исчезновение. Да, рядом сидит Наташа, та самая, почти совсем не изменилась. И свитер «печка». И руки держит, как всегда. Все в ней знакомое, будто вчера только виделись. Но не та Наташа, встали между нами эти два с половиной года. Ведь был же муж. Плохо ли, хорошо ли, но столько месяцев были они вместе, рядом. И не могло так случиться, чтобы от этого времени ничего не осталось в ней. Чего-то инородного, чужого, ненавистного мне уже по одному тому, что это от него. Может быть, интонация, выражение, словечко. И даже когда этого нет, когда все как было, только и жди: сейчас что-то такое выползет на свет. Видимо, эти мои мысли тенью пробежали по лицу, и Наташа – она всегда удивительно точно угадывала все, о чем я думаю, – догадалась о них. Она вытащила ладонь из рукава и положила на мою руку.

– Думаешь, я чужой стала? Нет, я только с тобой и была такой, какая есть на самом деле. Я и сейчас такая, правда виноватая, но…

Нам принесли еду, и потому, когда я убрал руку, это не выглядело нарочитым жестом. Мне, наконец, показалось, что обретена почва под ногами. Иллюзии рассеивались, и все принимало реальный вид. Что ж особенного, в конце концов, происходит? Мы любили друг друга когда-то прежде. Время прошло. Почему бы нам не встретиться вот так по-дружески? Поговорить, обменяться новостями. А про все другое нечего думать. Наташа, увидев обилие еды, сказала с тревогой:

– Слушай, ты разоришься.

– Ерунда! – сказал я, красуясь обретенной наконец легкостью. – Теперь не студенческие времена. А к тому же недавно была премия. Словом, пируем без оглядки.

Я налил по фужерам вино и потянулся к ней чокаться:

– За твое счастье, Наташа!

Она сразу погрустнела, отвела свой фужер:

– Выпьем лучше без тостов.

Я пожал плечами:

– Как хочешь.

Я добился, чего хотел – мягко и незаметно превратил разговор в обмен информацией. Рассказывал Наташе про институт, про Ренча, про «болотный вариант», спрашивал ее про дела, про родителей, про Любу. Она покорно отвечала, но чувствовалось – ей нужен совсем другой разговор. Так мы и плели каждый свое кружево.

Наташа рассказала, что бросила немецкое отделение (так и не полюбила дойч) и теперь снова учится на очном, на классике, хотя из-за этого пришлось вернуться на третий курс.

– Ничего, – сказала она, – и здесь начала с той самой точки, чтоб вырезались эти годы, чтоб не было их. Зато теперь вся в латыни, в греческом. Вспомнила, догнала. Как же я теперь занимаюсь! Под маминым крылышком и забот других нет.

И она опять сникла, поняв, что самым этим сравнением доказала – ничего из жизни не вычеркнуть.

Я поехал провожать ее. Мы вышли из метро и, ведя все тот же незначительный разговор, двинулись к соснячку. Наташа говорила про тундру, я слушал и совершенно не обращал внимания на то, где мы идем.

Потом что-то будто толкнуло меня, я посмотрел по сторонам и увидел, что мы вышли на то самое место, где два с половиной года назад я наткнулся на Наташу и того, кто стал ее мужем. И это воспоминание резануло так остро, что я остановился. Наташа оборвала себя на полуслове, оглянулась и тоже узнала этот поворот дорожки. Она издала странный клокочущий звук и сразу же заревела громко, в голос.

– Ну что ты? – сказал я. – Зачем?

Она судорожно прижалась ко мне, схватила за плечи, спрятала лицо в моем шарфе. Ее трясло, она захлебывалась.

От моего старательно выработанного спокойствия не осталось и следа. Я тоже готов был разреветься – так жалко было ее, себя. Портфель в правой руке сковывал движения. Я бросил его на дорогу и стал гладить ее плечи:

– Ну что ты? Ну успокойся! Не надо!

Ее тело начало сползать вниз, я не успел ее подхватить и вдруг понял, что она стоит передо мной на коленях.