Книга Самоучки, страница 21 – Антон Уткин

— Этот мой врач, сука, — нет дома. Звоню, звоню — нет дома, рецепта нет, договаривались же, сука, — повторял он, как заведенная игрушка. — Поехал на Лубянку — никого нет, одни менты — патруль за патрулем. — Дышал он тяжело, как — то нехотя.

— Тебе пора соскакивать, — строго сказал Павел, но тот его едва ли понимал. В конце концов он лег под батарею и, подтянув колени к небритому подбородку, замер.

Паша наблюдал за ним со стоическим спокойствием, но когда таинственный недуг поверг Юру ниц, невозмутимость ему изменила.

— Да черт с тобой, жри, — не выдержал он и бросил Юре коробочку. — Тебе подыхать.

Юра с утробным урчанием разодрал упаковку, в которой оказались какие — то капсулы бежевого цвета. Воодушевившись, он выдавливал их из ячеек одну за одной, и его движения чем — то напоминали те, какими закладывают патроны в магазин автомата.

Когда на ладони образовалась горсть этих капсул, он бросил их в рот и запил минеральной водой — бутылка нарзана стояла на столе, — потом присел на край дивана, зубами оторвал от сигаретной пачки кусок картона, свернул трубочку, распотрошил еще одну капсулу, ссыпал белый порошок прямо на ладонь, загнал трубочку в ноздрю и, прижав другую, несколько раз сильно потянул носом.

Еще несколько секунд трубочка сновала по ладони, а когда порошок иссяк, Юра закрыл лицо костлявой кистью, на которой болтались до нелепости огромные часы, и сидел неподвижно минут пятнадцать. Павел, потягивая чай с бергамотом, следил за ним с отвращением.

Наконец Юра поднялся и взялся за дверь. Он повернулся к нам и снисходительно ощупал каждого мутными глазами.

Ну и что? Появились — живем.

К декабрю в окна вату запхнем

И налепим бумажную ленту.

Наспех перезимуем

И в Лету

Бултыхнемся —

Свищи нас потом!

FONT>1 — членораздельно прочитал он.

— Какое лето тебе еще? — рявкнул Павел и сделал последний глоток.

— А это речка такая, в которой каждый по разику искупнется, — проговорил я озадаченно. — Я вижу, у тебя здесь целый медпункт. Пора давать объявление в газету: “Скорая наркологическая помощь”. Сам — то балуешься? — спросил я, когда Юра оставил нас одних.

Павел рассеянно на меня посмотрел.

— На своем товаре кайф не ловят, — сказал он назидательно, как крупный буржуа неразумному сыну, которого застал за чтением социалистической брошюры.

Сразу после этого мы выехали, захватив по дороге Аллу и Ксению. Стоял один из тех воскресных дней, когда внезапно появляется безумная надежда, что бабье лето повторится еще раз и времена года начнут движение в обратном порядке.

Не было ни ветра, ни дождя, деревья еще держали последние листья. В лесу пахло влагой, а в садах яблоками, и трава на обочинах была мокра.

Мы ехали под низким и сухим небом, на котором ровным и глубоким слоем были размазаны серые, без малейшей прогалины, тучи. Дорога расстилалась среди полей. Изредка к полотну прижимались деревни. За домами на оголенных изломанных ветвях яблонь зеленели поздние плоды, и облетевшие рябины держали свои розовые кисти; кое — где в палисадниках в завитках увядающих листьев криво торчали шары хризантем на высоких, погнутых непогодой стеблях. У серых заборов под прицелом крохотных мезонинчиков стояли ведра с картошкой. Ближе к Москве были еще и астры, а когда широко блеснула свинцовой лентой Ока, осталась одна картошка, и снова по обе стороны дороги, разбитые далекими перелесками, потянулись на просторе унылые поля, одни уже перепаханные, другие в редкой щетине сухой стерни.

По пути я принялся было вести осадные траншеи к исполинским стенам “Войны и мира” и “Карениной”, но поскольку мы были не одни, урок то и дело сбивался на посторонние темы.

— Смотри, и равнины у нас есть, и горы… — сказал Паша, с интересом озирая виды. — И море.

— И тайга. — Алла сделала страшные глаза, но ее не поняли.

Чапа летел в левом ряду, как ласточка перед ливнем, и впереди мигали поворотные огни машин, отваливающих направо.

— И тайга, — повторил Паша. — У нас все есть. Все, что нужно.

— Для чего нужно?

Этот вопрос остался сиротой. Ближе к Туле яблок становилось все больше, они лежали в канавах обочин гниющими кучами.

— Я давно не был дома, — снова заговорил Паша. — Весной надо будет обязательно съездить. Поедем, девочки? Форельку поймаем.

— А что там есть? — поинтересовались девочки.

— Форель есть.

— А еще?

— Там все есть. Горы есть. Если повыше забраться, там знаете как? Вот снег лежит, а в трех метрах цветы растут.

— А какие цветы?

— Маленькие такие, — пояснил Паша, — красивые.

— Поедем, — решила Алла. — Я буду кататься на лыжах. Там подъемники есть?

Паша, видимо, оказался во власти образа и посмотрел на нее рассеянно, но меня, когда я услышал про подъемник, разобрало зло.

— А я буду собирать цветы, — поразмыслив, сказала Ксения.

— Ах ты, Офелия выискалась, — процедил я.

— Не понял, — сказал Паша.

— А у моих знакомых кошку Офелией зовут, — сказала Ксения.

— А у моих — Муравей.

Мы переглянулись.

— Почему Муравей?

— Ну так зовут.

— Что — то мы запутались в этих кошках, — сказал я и обратился наконец к Паше: — Слушай сюда: если увидишь кого с цветами, сразу говори: “Ах ты, Офелия выискалась”.

— М — м, — недоверчиво промычал он. — Зачем это?

Девушки еле — еле сдерживали свои чувства.

— Чапа, запоминай, — сказал Паша, но, подумав, занес в электронный блокнот. — Нет, все понятно, но все — таки…

Часов в двенадцать мы были на месте. Оставив Чапу в машине на площадке, где ожидали несколько экскурсионных автобусов, мы побрели вдоль пруда по мокрой дорожке. Ивы, согнувшись, смотрелись в черную гладь воды. Поверх их отражений неподвижно лежали почерневшие листья и, как оборванные снасти, серебряными нитями висела паутина.

— Почему дорожка мокрая? — спрашивал Паша. — Ведь нет дождя.

Никто этого не знал.

У кассы Паша распахнул свои карманы и стал рыться в кредитных карточках.

— Рейтинг, рейтинг, — сказал он с досадой, — а рублей — то нет.

— У меня есть, — успокоил я, а Алла осуждающе покачала головой.

— Не пойму, мы в Нью — Йорк, что ли, приехали? — спросила она, но Павел благоразумно промолчал.

Поверх обуви мы нацепили огромные тапки и, высоко поднимая ноги, под бдительным оком немых смотрительниц минут сорок слонялись по комнатам.

— Скромно жили, — заметил Паша, бросая послужившие тапки в деревянную кадку, стоявшую у входа рядом с зелеными скамейками. На одной из них сидел старичок и сосал трубку, но она не разгоралась, зато из куртки, из — под правого его локтя, вилась сизая струйка. Видно, уголек из трубки выдуло прямо ему в карман и ткань задымила.