Онлайн книга «Пир»
|
ШНОГОВНЯК: А как же иначе?! (Аплодисменты.) ОБОЛЕНСКИЙ (потирает свои пухлые короткие руки): Итак, мы готовы начать! Готовы погрузиться в чудесную стихию еды. Занавес! (Занавес не поднимается.) ОБОЛЕНСИКЙ (ждет, потом недоумевающе вглядывается): Занавес! (Занавес не поднимается.) ОБОЛЕНСКИЙ: Что-то не так, Иван. Попробуй ты. ШНОГОВНЯК: Занавес! (Занавес не поднимается.) ШНОГОВНЯК: Занавес! (Занавес не поднимается. Смех в зале.) ОБОЛЕНСКИЙ: Иван, мне кажется, что мы допустили какую-то ошибку. Мы что-то забыли. ШНОГОВНЯК: Забыли? ОБОЛЕНСКИЙ: Да, да! Несомненно. ШНОГОВНЯК: Что же? Домкрат? (Смех в зале.) ОБОЛЕНСКИЙ: Нет, нет, Иван. Не домкрат. Мы забыли, что наш занавес волшебный. Он подымается только по мановению волшебной палочки. ШНОГОВНЯК: А где же эта палочка? ОБОЛЕНСКИЙ: Волшебная палочка, как тебе известно, сама по себе не существует. Во всяком случае, в наших руках она будет бесполезна. ШНОГОВНЯК: А в чьих… полезна? ОБОЛЕНСКИЙ: Только в прелестных руках феи. И поверь моему двадцатилетнему опыту конферансье, далеко не всякая фея сможет поднять этот занавес. Ведь на нем изображен Великий Русский Каравай! ШНОГОВНЯК: А какая же фея нужна нам? ОБОЛЕНСКИЙ: Фея Хлеба! ШНОГОВНЯК: Фея Хлеба? Тут обыкновенную фею не сразу найдешь, а ты – Хлеба! Кстати, Эдик, а у тебя хоть какая-нибудь фея знакомая есть? ОБОЛЕНСКИЙ: Не буду лукавить – нет. Но я знаю одну замечательную женщину. Всю свою жизнь она пекла хлеб для россиян. Ее булочную «Мякиш» на Тверской знают не только москвичи. А какой душистый, хрустящий хлеб в этой булочной! И главное – он всегда теплый – и летом и зимой! ШНОГОВНЯК: А-а-а! Да, да! «Мякиш»! Отличный хлеб! И по-моему я уже догадался, о ком ты говоришь! ОБОЛЕНСКИЙ: Наша неповторимая Фея Русского Хлеба! Анна Петровна Соколовская! (Аплодисменты.) Сверху на увитой колосьями и васильками трапеции спускается полная, улыбчивая и круглолицая Соколовская в белом поварском халате и белой пилотке. Звучит русская народная музыка. Мужчины подхватывает ее под руки, она тяжело спрыгивает с трапеции, подходит к микрофону. СОКОЛОВСКАЯ: Добрый вечер, дорогие друзья! (Аплодисменты.) ОБОЛЕНСКИЙ: Несравненная, божественная фея с нами! Теперь нам ничего не страшно! ШНОГОВНЯК: Теперь, как говорят, все будет в норме! СОКОЛОВСКАЯ: У нас уже все в норме! ШНОГОВНЯК (растерянно): Вы так думаете? СОКОЛОВСКАЯ: А тут и думать нечего! Россия нынче с хлебом, значит, у нас все в норме! (Бурные, продолжительные аплодисменты.) ОБОЛЕНСКИЙ: Дорогая Анна Петровна, наш праздничный занавес не хочет подыматься. Уповаем на ваше мастерство волшебницы! СОКОЛОВСКАЯ (смеется): Я не волшебница! ШНОГОВНЯК: А как же… как же ш нам быть? Эдик? ОБОЛЕНСКИЙ: Анна Петровна, но я полагал, что только вы можете поднять этот занавес… СОКОЛОВСКАЯ: Нет, Эдуард. Не я. А русская песня о хлебе! Звучит песня «Хлеб – всему голова». Занавес медленно поднимается. Сцена представляет собой огромный стол, застеленный красно-белой скатертью с русскими узорами; на скатерти ближе к заднику стоят огромные, хохломской росписи, чаши с русской закуской; посередине сверкает штоф с водкой; на заднике, сделанном из огромных бревен, раскрытое деревенское окно; за окном русский пейзаж времени золотой осени. (Аплодисменты.) Песня о хлебе стихает. ОБОЛЕНСКИЙ: Ансамбль имени Моисеева! Звучит русская народная музыка. В чашах открываются потайные дверцы, и на сцену ручейками из сцепившихся танцоров вытекает русская закуска; на каждом танцоре костюм, изображающий конкретную закуску: холодец, соленые грибы, квашеную капусту, селедку, осетрину, моченые яблоки и т.д. Вскоре вся закуска оказывается на сцене и, сплетаясь и расплетаясь, лихо отплясывает; штоф с водкой открывается, из него вытекает «ручей» водки – сцепившиеся танцоры в прозрачных, переливающихся костюмах; появляются кружащиеся гжельские стопки, водка вливается в них; расписные ложки выбивают чечетку, свистит береста, визжит гармошка; полные стопки образуют круг, закуска, кружась и приплясывая, оплетает их своим разноцветием; звучит песня «По рюмочке, по маленькой…», в зале появляются девушки в сарафанах с подносами, уставленными водкой и закуской, стопки с водкой идут по рукам зрителей; на просцениуме Оболенский, Шноговняк и Соколовская поднимают рюмки с водкой. ОБОЛЕНСКИЙ: Друзья! Выпьем за наше здоровье! ШНОГОВНЯК: Шоб нам было не только что есть, но и чем есть! СОКОЛОВСКАЯ: Чтобы дом наш был полной чашей! (Аплодисменты.) Звучит гимн Российской Федерации, зрители встают; все пьют, закусывают; это продолжается 24 минуты. ОБОЛЕНСКИЙ: Прекрасно! (вытирает губы платком.) ШНОГОВНЯК: Как говорится: пошли нам, Боже, и завтра то же! (Смех в зале.) ОБОЛЕНСКИЙ: Выпить и закусить по-русски… что может быть лучше? ШНОГОВНЯК: Выпить и пообедать по-русски! Это еще лучше! (Смех.) ОБОЛЕНСКИЙ: Иван, не торопись. До обеда дойдет время. Сейчас мне хочется… ШНОГОВНЯК: Сплясать? (Смех.) ОБОЛЕНСКИЙ: Пока нет. Мне хочется вспомнить, как ели наши родители. Давайте вспомним, друзья! И сравним объективно, по-русски. И пусть у некоторых горе-критиков, как говорит наш президент, отсохнут их поганые языки! ШНОГОВНЯК: Сегодня для вас играет эстрадно-симфонический оркестр московского телевидения «Белая береза» под управлением Геннадия Абалакова. ОБОЛЕНСКИЙ: Композиция Виктора Глузмана. ШНОГОВНЯК: «Жидкий маргарин». ОБОЛЕНСКИЙ: Аранжировка Геннадия Абалакова. (Аплодисменты.) На сцене появляется советский джазовый оркестр в белых костюмах; дирижер взмахивает палочкой, оркестр начинает играть лихую джазовую пьесу времен довоенного советского джаза; на сцену выбегают три девушки в белых обтяжных кожаных костюмах; в руках у них большой (раза в три больше обычного) примус, медный таз и громадная пачка маргарина; двигаясь в такт музыки, девушки накачивают примус, зажигают огонь, ставят на примус таз, распечатывают и кладут в таз брус маргарина, который с трудом помещается в тазу; сильное пламя охватывает таз снизу, девушки кладут ладони на маргарин, нажимают, помогая ему плавиться; при этом они извиваются в такт музыки; вдруг по команде дирижера музыканты прерывают пьесу, вскакивают с мест и выкрикивают хором: «А ну-ка, замри!» Девушки замирают; на сцену выбегают два санитара с носилками; на носилках сидит прокаженный в больничном халате; вместо пальцев на его руках култышки, половина левой ноги отсутствует, а на месте носа зияет дыра, напоминающая воронку; санитары стряхивают прокаженного с носилок на пол. |