Онлайн книга «Пир»
|
– Неумолимо приступим, братья и сестры! Бесповоротно! По-православному! – раздается чесночно-гвоздично-маринованный голос Гапона и сразу же тонет в картофельно-печеном реве толпы: – Веди правильно, отец! – Не можем более! – Только без крови, товарищи! – Все попрем, всем миром! – Городовых-то не видать что-то! – К Сампсониевскому надо было! – Братцы, пропустите баб! – За руки сцепимся, товарищи! Толпа шкварочно-рисово-котлетно подтягивается к Троицкой площади. Заварная изюмно-имбирно-кексовость Георгиевского зала Зимнего дворца. Великие княжны Мария, Ольга, Татьяна и Анастасия молочно-миндально играют в жмурки. Фрейлина императрицы Анна Вырубова прянично водит. – Дети! Attention! Le loup est venu! – бананово скользит она по пастиле мраморного пола с уксусно завязанными глазами. – Волк, съешь меня! – гоголь-моголево выкрикивает Анастасия. – Молчи, Настя! – яростно шепчет Ольга. Вырубова тресково-панировочно рычит, подняв руки в перчатках из волчьих лап. Чесночные дольки когтей блестят в пикантном воздухе зала. – J'ai faim! J'ai faim! – почки-в-мадерно рычит Вырубова. Княжны расходятся от нее сахарно-пудровым веером. Вырубова томатно-крабово движется по залу. Севрюжно-икорный голос ее сотейно звенит в яблочном пудинге воздуха. – Сюда! – арбузно пыхтит Мария. – Сюда! – клюквенно пищит Ольга. – Сюда! – пломбирно хнычет Татьяна. – Сюда! – кисельно канючит Анастасия. Вырубова жирно-творожно прыгает, форшмаково хватает пряный воздух волчьими лапами. – Ры-ыыы! Ры-ыыы! Ры-ры-ры! Великие княжны персико-консервированно окружают фрейлину, подслащенно достают из-под юбок вяленые бананы плеток. – Нам не страшен серый волк! Плётки рассыпчато гуляшат фрейлину. Она пампушково-сметанно-борщово кричит, лаврово-розмаринно отмахиваясь. В зал, равиольно подпрыгивая, вбегает цесаревич Алексей. – Сестрицы! К нам народ пришел! Маслинная мускатность обеденного зала дворца. Ромовые бабы слуг с подносами закусок. Николай II с императрицей Александрой Федоровной в конфетном окружении: адмирал Дубасов, генерал Куропаткин, князь Трубецкой, граф Бобринский, премьер-министр Столыпин. Миндально-ананасовые шарики вбежавших великих княжон. Шоколадное паве подпрыгивающего цесаревича. Все шпинатно смотрят в окна на гречневую кашу приближающейся толпы. – Городовых убрали? – бульонно спрашивает царь. – Так точно, Ваше Величество, – свинно-котлетно кивает Куропаткин. – Ваше Величество, – сало-топлено колбасит Столыпин, – крамольные «Известия Совета» пишут черным по белому: «Русский пролетариат не желает нагайки, завернутой в пергамент конституции». – Это не новость. – Николай чесночно-лимонно-уксусно выпивает стопку смирновской водки, тминно-гвоздично-луковично закусывает маринованной миногой, жиро-бараньево берет с подноса бинокль и маргаринно разглядывает толпу. – «Echo de Paris», Ваше Величество, выражает надежду, что с установлением конституционного строя в России прекратятся убийства и другие насильственные деяния, – с рыбно-пудинговым полупоклоном мандаринит князь Трубецкой. – Ваше Величество, «Капитал» становится настольной книгой студенчества, – анчоусно-шпинатно-яично шницелит граф Бобринский. – Nicolas, вчера во сне я видела медведя с содранной кожей, – ягодно пригубливает «Calon-Segur» императрица. – А мне матрос Деревенько донес, что в Колпино живет младенец-пророк, – рокфорно ковыряет в носу цесаревич. – И будто он попою своей разговаривает. – России не нужны ни нагайки, ни конституции, ни «Капитал», ни медведи с содранной кожей, ни младенцы-пророки. – Николай мучнисто-пресно расстается с ванильным перламутром бинокля, делает мясорубочный жест пломбирному адъютанту. Адъютант смальцево-солено-перечно выходит. Каша толпы заполняет Троицкую площадь. – Папочка, а что они хочут? – пастилно спрашивает Анастасия. – Надо говорить – хотят, – креветочно поправляет ее Ольга. – Они хотят сладкого, Настенька, – желточно гладит ее по куличу головы Николай. Пшенно-перлово-рисово-мозгово-ливерно-яично-луковая няня под окнами Зимнего дворца. Топленое масло январского солнца. Пережаренный голос Гапона: – На колени! Толпа жиро-прогоркло опускается на подовые лепешки брусчатки. – Обнажим хребты, братья и сестры! – шпигует Гапон. Толпа тушено ворочается, расстегивая свою мясо-фаршированную капустность. Фабричные мусолят сало рубах, студенты рвут ветчину кителей, курсистки теребят вязигу коротеньких шубок, дамы орехово трещат скорлупой корсетов. – Да помогите же мне! – масляно шипит, извиваясь жареным угрем, Оленька. Рогаликовые пальцы Бориса расстегивают сзади цикорий ее платья. Оленька сливочно-карамельно вскипает и обнажает заварной клин ванильной спины: – Экий вы… увалень! Морковно-терто краснея, Борис шинкует ногтями редьку ворота своей манишки: – Не сердитесь, милая Оленька. Просто… я очень… – Ты чего распихался-то? – каравайно толкает его мясо-молочная баба с заветренной говядиной лица. Борис горячекопчено валится на торт Оленькиной спины. – Обнажимся! Обнажимся, братья и сестры! – соляночно булькает Гапон. – Нам перед царем скрывать неча! Горький перечно-пикульно рвет крючки на горячем расстегае шаляпинской шубы: – Раздевайся, барин-боярин, мать твою об колено! Шаляпин жарено-поросенково противится: – Ну, Алеш… право… не все же делать как народ? Мы же гении… – Скидавай меха, захребетник! – ливерно рычит Горький. Шаляпин лангустово вылезает из мякоти шубы. Горький, лимонно-цедрово разорвав рубаху на своей свежемороженой груди, тычет вобло-вяленым пальцем в переваренную лапшу спинообнаженной толпы: – Гляди, на чьей спине мы пишем и поем! Шаляпин петрушечно-укропно вглядывается. Непропеченный калач его лица молочно морщится. Водочно-зверобойно-померанцевые слезы текут из пьяновишенных глаз певца. Белые шоколадины дверей растворяются, в обеденный зал жаренокефально вбегает адъютант. За ним двое студенистых поручиков лейб-гвардии Гренадерского полка кофейно вкатывают пулемет. Восемнадцать крутояйцевых солдат вносят деревянные ящики с одинаковыми печатными пряниками надписей: |