Онлайн книга «Первый субботник»
|
Черногаев неуверенно встал, качнулся. Все смотрели на него. – Ну я… я в общем… – он провел рукой по лбу. – Да ты смелее, Сереж, расскажи все как есть, – подбодрил его Клоков. – Ну, я, товарищи, работаю в одном цехе с Пискуновым, вижу, значит, его каждый день. Мы с ним в разных бригадах работаем, но вижу я его каждый день. И в раздевалке, и в столовой. Вот. Ну и в общем здесь уже говорили. Пьет он. Выпивает регулярно. И утром приходит пьяный, и вечером пьяный. Вот, значит. И станок его я вижу. Грязный он, не убранный. После работы иду – а на его станке – стружка. И щетка на полу валяется. И почти каждый день так. И вообще он ведет себя нехорошо, грубит. Вот Барышникова избил… – Как это случилось? – спросила Симакова. – Ну, Пискунов с Петькой Кругловым раньше всех в раздевалку пошли, значит. Еще шести не было, а они подались. А когда остальные стали приходить и я пришел – они уже пьяные сидят, матерятся, курят. А с Федей они еще раньше столкнулись. Федя Пискунова ругал за то, что план всей бригаде сорвал. А тут Пискунов как Федю увидел, так сразу задираться стал, значит. Эй, – говорит, – ударник-стахановец, иди сюда, я тебе рожу профрезерую. – Чего ты врешь, Черногай, я такого… – Замолчи, Пискунов! Продолжай, Черногаев. – Ну вот. А Федя ему говорит – веди, говорит, себя прилично. А Пискунов выражаться. А Федя, значит, говорит ему, что будет, вот, собрание, я, говорит, скажу о тебе и мы, говорит, в завком на тебя напишем. Ну, тут Пискунов на него бросился. Разняли их. У Феди лицо разбито. Ребята в медпункт пошли с ним. А Пискунов еще долго в раздевалке сидел. Выражался. О заводе нехорошо говорил… – Эт что я нехорошего-то говорил? – Не перебивай, Пискунов! Тебя не спрашивают. – А чего он врет-то? – Я не вру. Он говорил, что все у нас плохо, платят мало. Купить, говорил, нечего, пойти некуда. – Еще бы! Он ведь, кроме винного магазина, никуда не ходит! А кроме поллитры ничего не покупает. – Эт почему ж я не хожу-то? – Потому! Потому что алкоголик ты! Аморальный человек! – тряхнула головой Звягинцева. Черногаев продолжал: – А еще он говорил, что вот на заводе все плохо, купить нечего, еда плохая. Поэтому, говорит, и работать не хочется. Все молчаливо уставились на Пискунова. – Да как же… да как же у тебя язык повернулся сказать такое?! – уборщица встала со своего места, подошла к сцене. – Да как тебе не совестно-то?! Да как же ты, как ты посмел-то! А?! Ты… ты… – ее руки прижались к груди. – Да кто ж тебя вырастил?! Кто воспитал, кто обучал бесплатно?! Да мы в войну хлеб с опилками ели, ночами работали, чтоб ты вот в этой рубашке ходил, ел сладко да забот не знал! Как же ты так?! А?! – Плюешь, Пискунов, в тот же колодец, из которого сам пьешь! – вставил Хохлов. – И другие пьют, – добавила Симакова. – На всех плюешь. На бригаду, на завод, на Родину. Смотри, Пискунов, – она постучала пальцем по столу, – проплюешься! – Проплюешься! – Ишь, плохо ему! Работать надо, вот и будет хорошо! А лентяю и пьянице везде плохо. – А таким людям везде плохо. Такого в коммунизм впусти – ему и там не по душе придется. – Да. Гнилой ты человек, Пискунов. – Ты комсомолец? – Нет, – Витька тоскливо смотрел на портрет. – И вступать не думаешь? – Да поздно. Двадцать пять… – Таким в комсомоле делать нечего. – Точно! Таким вообще не место среди рабочего класса. – Третий раз вызывают его на завком, и все как с гуся вода! Вырастили смену себе, нечего сказать! А все мягкотелость наша. Воспитываем все! – Действительно, Оксана Павловна, – Звягинцева повернулась к Симаковой. – Что же это такое?! Мы ж не шарашкина контора, а завком! Значит, опять послушает он нас, послушает, выйдет, сплюнет в уголок, а завтра снова в одиннадцать – за бутылкой? Мы же завком! Заводской комитет профсоюза, товарищи! Профсоюзы – это кузница коммунизма! Это ведь Ленин сказал! Так почему же мы так мягки с ними, с ними вот?! – И правда! Пора наконец перестать лояльничать с ними! – вставил Старухин. – В конце концов у нас производство, советское производство! И мы несем ответственность за эффективность нашего завода перед Родиной! Сняли с него прогрессивку – мало! Сняли тринадцатую зарплату – мало! Увольнять нельзя, значит, надо искать какие-то новые меры! И не гуманничать! А то догуманничаемся! – Правильно, Оксана Павловна, с такими, как Пискунов, надо бороться. Бороться решительно! Что с ними цацкаться?! – Ему ведь наши нотации – как мертвому припарки. – Ну, а что мы можем, кроме снятия премий и прогрессивки? Выгнать-то нельзя… – Тогда вообще зачем заседать?! Это ж издевательство над профсоюзом. – Форменное издевательство… – И пример дурной подаем. Сегодня он пьет, а завтра, гляди, и вся бригада. – Ну, а действительно, что мы можем?! Милиционер вздохнул, встал и одернул китель: – Товарищи! – Все повернулись к нему. Он подождал мгновенье и заговорил: – Я, конечно, человек посторонний, так сказать. И к этому делу отношения никакого не имею. Но я как советский человек и как работник милиции хочу, так сказать, поделиться просто опытом. Я, товарищи, с такими, как этот парень, почти девятнадцать лет работаю. С двадцатилетнего возраста с ними сталкивался. Эти люди – тунеядцы, алкоголики, хулиганы и более крупные, так сказать, матерые преступники надеются только на одно – чтобы мы с ними мягко, так сказать, обходились. Как только мы с ними мягче и обходительней – так они сразу хуже. Сразу чувствуют! И выводы делают, и становятся опаснее для общества. Я здесь сидел, слушал, ну, и в общем мне все понятно. Я вас, товарищи, хорошо понимаю. И по-моему, не надо вам бояться новых мер. Вы ведь, в конце концов, не за себя отвечаете, а за предприятие. И думаете о нем. И болеете за него. А завод ваш не зря орденом награжден. Не зря! Надо помнить об этом. Он сел, сцепил руки. – Правильно! – проговорил Урган. – Вот товарищ хоть и не работает на нашем заводе, а целиком прав. Поощряя таких, как Пискунов, мы вредим своему заводу! Сами себе же вредим! Значит, что же, выходит, мы с вами сами виноваты?! – Конечно, виноваты! – подхватила Звягинцева. – Еще как виноваты! Из-за нашей близорукости и завод страдает! Уборщица снова приподнялась со своего места: – Да кабы моя воля, я б с этими вот, такими, как он, прямо не знаю, чтоб сделала! Ведь житья от них нет никакого! Ведь во дворе вот с утра день-деньской до вечера бренчат, пьют, дерутся! – Но опять же, что мы можем поделать? Мы же обыкновенный завком, полномочия у нас крайне ограниченные. |