Онлайн книга «Стальной Лабиринт»
|
Затем делал то же самое с закрытыми глазами. Пытался модулировать интонации. Тренировал, так сказать, артистизм. Записывал себя на диктофон. Слушал, конфузливо наморщившись… Получалось, конечно, не очень-то. То ли лектор из него был никудышный. То ли во всем был виноват тяжеловесно написанный текст лекции… То и дело Растов лихорадочно редактировал лекцию красной ручкой. Вбивал исправления в планшет. Вновь распечатывал. И вновь зачитывал, неумело жестикулируя… Конечно, майору очень не хотелось долдонить свою выстраданную лекцию по бумажке. Хотелось говорить как опытные профессора: с добрыми экспромтами и шутками, с эффектными выходами на многозначительные паузы (во время которых студент получает возможность в полной мере оценить величие лектора или, в крайнем случае, дисциплины, которую тот преподает). Но, увы, без бумажки он мог лишь бекать и мекать — краснобайству перед обширной аудиторией в Харькове не учили. Зал был небольшим, человек шестьдесят. Лица кадетов-выпускников, накоротко стриженных, малость недокормленных, показались Растову противоестественно молодыми. «Неужели и я таким был?» Не верилось. Ну, то есть совсем. — Дорогие товарищи! — начал Растов. — Сегодня я хочу рассказать вам о роли тяжелых танков в современной войне на примере наступательной операции «Брусилов». Я принимал в ней самое непосредственное участие в качестве командира тяжелой танковой роты… В моем подчинении было десять танков Т-14, хорошо известная всем вам командно-штабная машина К-20 и новейшая самоходная зенитка «Протазан». Воевали мы, конечно, с конкордианцами. Чтобы вам было понятней — с клонами. И если честно, то слава богу, что с ними. Потому что если наши «тэ четырнадцатые» качественно превосходили любую массовую клонскую бронетехнику, то вывести свою роту против чоругских шагающих танков я бы, может, и не решился… По крайней мере, возникли бы проблемы с темпом наступления! В зале охотно засмеялись, и Растов буквально физически почувствовал, как растет доверие слушателей. Текст-заготовка кончился неожиданно быстро — за тридцать пять минут (Растов рассчитывал на пятьдесят, но, конечно, слишком торопился, читая). Впереди оставался еще час зарезервированного под мероприятие времени. Что делать? Шестьдесят пар глаз — кадетских и куратора потока подполковника Сысоева, похожего на сурка с залысинами, — посмотрели на Растова, принужденно облокотившегося на трибуну, выжидающе. — Ну а теперь, когда все обязательное и важное я вам уже рассказал, вы, товарищи кадеты, можете смело задавать мне свои вопросы! — нашелся наконец Растов и уже в двадцатый раз забыл улыбнуться. По рядам кадетов пробежал неуверенный шепоток. Наконец с задней парты послышалось: — Товарищ гвардии майор, а вы правда… ну… сын Председателя Совета Обороны? Растов внимательно поглядел на спрашивающего. Рыжий-конопатый, с грушевидной головой и дерзкой улыбкой. Осанка спортсмена-легкоатлета… Взгляд ищущий, честный. Типичный «хороший парень» из молодежного сериала. «Парень-то хороший… А вопрос — фиговый». Растову очень не понравился вопрос. Он даже думал было — по привычке — сказать рыжему-конопатому резкость. Что-то вроде: «Какая вам разница?» Или: «А вы-то сам чей сын? Расскажите-ка лучше об этом! А мы послушаем!» Однако взгляд, мельком брошенный на куратора Сысоева, его остановил. Вот увидит простой, как бутерброд с докторской колбасой, Сысоев, что приглашенный высокий гость разозлился — и устроит этому рыжему-конопатому «вырванные годы». Три наряда вне очереди или что похуже. Чтоб неповадно было третировать сына Самого. Это соображение удержало майора и от сарказма, и от гнева. — Да, это правда. Я действительно старший сын Александра Павловича Растова. И хотя я очень горжусь своим отцом, я с детства мечтаю, чтобы меня воспринимали как самостоятельную личность, в отрыве от жизни человека, которому я обязан столь многим. В аудитории оживленно зашептались. Как видно, каждый второй примерял ситуацию на себя. Остальные вопросы были, на придирчивый взгляд Растова, вполне приемлемыми. — Есть ли в нашей армии тяжелые плазмометы, подобные «Ваджрам»? — Какого вы мнения о перспективах «тэ четырнадцатых»? — Почему клоны так быстро сдались? Встреча затянулась дотемна и закончилась долгими аплодисментами. Растроганному Растову подарили позолоченный сувенир и попросили расписаться в книге почетных гостей… А потом все они долго фотографировались, громко смеялись и болтали на высоком крыльце… Было так здорово, что даже недоверчивое растовское сердце растаяло — его растопили озорные глаза кадетов. Домой Растов отправился пешком, или, как непременно выразился бы мичман Игневич, «пешкодралом», — майору страсть как хотелось окунуться в теплое молоко неспящего летнего города, в ночную свежесть бульваров, в снедные ароматы поздних кафе, в сладкие наваждения цветочных палаток, туго набитых инопланетными цветами, названий которых он не ведал… Стоило отрадному и возбуждающему лекционному мороку отступить, как мыслями Растова вновь неотвязно овладела Нина. И, проваливаясь в беспокойный сон вечером того долгого дня, он пообещал себе, что завтра с самого утра вновь займется Восемьсот Первым парсеком. Поиском возможности X-связи. Наведением справок об эвакотранспортах. И своими чувствами, кстати… Проснувшийся с рассветом, он сделал то, что надо было сделать сразу же, но что мешала сделать его врожденная мучительная застенчивость. Он зашел на Покровку, на квартиру к приемным родителям Нины. …Глухая консьержка с раскосыми глазами, старая дубовая дверь на втором этаже. Оплывшая от возраста кнопка звонка. Потертый коврик. «Сколько раз Кеша стоял на этом коврике и вот так же ждал, пока ему откроют?» — вдруг подумалось Растову. Однако впервые мысль о брате в контексте Нины и отношений с Ниной не показалась Растову ни опасной, ни щемяще неловкой. Не иначе как Стальной Лабиринт забрал себе и его сомнения, и его боль. Приемный отец Нины, Федор Фомич, за те годы, что они не виделись, из чопорного чиновника превратился в заядлого пенсионера, будто сбежавшего из передач канала «Золотой возраст», и стал добряком-рыбаком, неисправимым болтуном и сумасшедшим кроссвордоманом. Клавдия Ивановна, приемная мать Нины, без остатка посвятившая себя домашнему очагу, считай, не изменилась, разве чуточку усохла и построжела. В квартире висела аура благополучного стариковства, а дверь в бывшую Нинину комнату была заперта… |