Онлайн книга «Любовные секреты Дон Жуана»
|
Он не виноват. Я люблю своего отца, и он был хорошим отцом – с его точки зрения. Но когда мы росли, его не было рядом: он работал по четырнадцать часов в сутки. А если и появлялся, в модели семьи олицетворял правосудие и власть: благосклонное, но недосягаемое, и иногда свирепое божество. Теперь, уже дедушка, оказавшись в ловушке других времен, он не может больше играть роль, которой его обучили, и подражает тому, как, в его представлении, нынешние взрослые обращаются с детьми. Это очень слащавая и совершенно беспомощная манера. И меня она сильно раздражает. – Ой, смотри-смотри, Поппи. Вот и кошечка. Злая, нехорошая кошечка хочет поймать птичечку. Злая, нехорошая кошечка хочет скушать птичечку. Поппи любит кошечек? Смотри, птичечка… – Дедушка, а козявка все равно торчит. Айрис берет Поппи за руку и ведет на кухню. Она говорит – совершенно обычным голосом: – Хочешь помочь мне приготовить обед? – Да, бабушка. – Ладно, ты порежешь морковь и почистишь картошку. – Хорошо, бабушка. Наконец мы садимся обедать. Поппи ведет себя тихо и прилично. Она любит дедушку и бабушку, как любит все в этом мире. Может ли взрослый, подобно ребенку, наполниться такой же любовью и страстью? Поппи плачет, если обнаруживает царапину на какой-нибудь из своих игрушек. Она по-настоящему расстраивается, и это не чувство собственности, она их любит. Она плачет, когда видит раздавленного муравья, плачет, когда улетает бабочка, которую она хотела поймать. В ее маленьком теле живут огромные чувства. Мне кажется, что чувства взрослого уменьшаются по мере того, как он взрослеет, покуда не наступает старость, как у моих родителей, и на место чувств не приходит доброжелательное безразличие. Такова логика нашей жизни – неодолимое измельчание масштаба. Мы приступаем к воскресному жаркому. Оно очень вкусное – как всегда. Единственное, что умеет готовить моя мать, – это воскресное жаркое. За свою жизнь она готовила его не меньше десяти тысяч раз, и теперь могла бы накормить всю Англию. Все очень мило, но мне грустно. Я вернулся к маме и папе. В этом есть какая-то несостоятельность. Я должен сидеть за воскресным обедом с женой и дочерью, а не с мамой и папой. Кругом сплошная несостоятельность. Поппи нечаянно роняет картошку на пол, не обращает на это внимания и продолжает есть. Прежде чем я успеваю что-либо сказать, замечаю блеск в отцовских глазах и слышу его голос, – тот самый, который хорошо помню, голос патриарха: – Мне кажется, вы что-то уронили, юная леди. Поппи продолжает есть, не реагируя на его слова. Думаю, она так сосредоточена на еде, что вряд ли слышит. – СЕЙЧАС ЖЕ подними картошку. – Отец… – Папа, дедушка ругает меня. – Не расстраивайтесь, юная леди. Просто поднимите картошку, если не хотите, чтобы я вас отшлепал. – Папа, дедушка хочет меня отшлепать. Я понимаю, что Поппи откровенно манипулирует мною, знаю, что ей следует поднять картошку, знаю, что она плохо себя ведет. Но она не привыкла к такому обращению – обращению господина со слугой, а мой старик только так и умеет воспитывать. К тому же, Поппи не его дочь – моя. – Отец… – Одну минуту, молодой человек. Теперь послушайте вы, юная леди. Я считаю до трех. Если вы не поднимете картошку, узнаете, тяжелая ли у меня рука. – Папа, пожалуйста… – Отец. Прекрати! Не смей угрожать моей дочери. – Что? – Я никогда не шлепаю Поппи. И ты больше никогда не будешь этого делать. – А что плохого в том, чтобы отшлепать? Тебе от этого вреда никакого не было. – Разве? – Что ты имеешь в виду? – Тебе никогда не приходило в голову, что эмоционально ни у одного из твоих сыновей жизнь не состоялась? – Да перестань. – Тебе никогда не приходило в голову, что ни Сэм, ни я не можем выстроить прочные отношения с женщиной? Тебе не приходило в голову, что, возможно, это связано с тобой и мамой? – А теперь подожди. Он говорит тем же тоном, которым беседовал с Поппи: твердым, властным, напыщенным, предполагающим беспрекословное подчинение. – Во-первых, твоя мать здесь ни при чем. Во-вторых, если ты считаешь, что твой брак разваливается потому, что я тебя шлепал время от времени, то это полная чушь! – Дело не только в том, что ты меня шлепал. – А в чем же? – Ну, я не знаю. Ты никогда с нами не… разговаривал. Ты делал нам замечания. Ты никогда не относился к нам, как к равным. – А вы и не были равными. Вы были детьми. – Ты всегда заставлял нас чувствовать себя маленькими. – Значит, все дело во мне и в маме. И ты совершенно ни при чем. Я взглянул на Поппи. Она с явным удовольствием наблюдает за происходящим, ковыряясь в тарелке. Я решаю, что самое время показать отцу, как сегодня принято вести себя с детьми, не угрожая насилием. Я поворачиваюсь к Поппи и очень мягко говорю: – Поппи. Не могла бы ты поднять картошку? – Сейчас. – He сейчас. Сделай это немедленно. – СЕЙЧАС. Только закончу есть. Отец почти не скрывает насмешки. И вдруг меня захлестывают чувства из детства: волна беспомощности, прилив бессилия, ярость, разочарование, грусть. – Малыш, я не собираюсь повторять. Подними картошку. Поппи продолжает есть. – ПОДНИМИ КАРТОШКУ! Получается даже громче, чем я рассчитывал. Голос мой, но мне кажется, что он принадлежит кому-то еще. Моему отцу. Я превратился в своего отца. Поппи начинает реветь. – Это несправедливо! Я ненавижу тебя, папа. – Просто подними картошку. Она швыряет картошку на тарелку так, что куски разлетаются по скатерти. – Иди в свою комнату. – У меня нет своей комнаты. – Иди в комнату дедушки и бабушки. – Пожалуй, не стоит. Там довольно дорогой фарфор, – возражает Айрис. – Ей нужна хорошая взбучка, – комментирует отец. Сейчас я готов с ним согласиться, но мое либеральное сознание не позволяет мне этого сделать. – Похоже, что так, Поппи. Это черный кружок. Согласно многим пособиям по воспитанию детей, награда лучше наказания. Поэтому я купил альбом, в который наклеиваю золотые звездочки, когда она ведет себя хорошо. За двадцать золотых звездочек полагается пластмассовый пупс. Но каждый полученный черный кружок необходимо перекрыть золотой звездочкой, чтобы заслужить игрушку, – так что вместо двадцати может понадобиться двадцать одна или двадцать две звездочки. |