
Онлайн книга «Супервольф»
— Я всегда готов, товарищ генерал. — Вот и хорошо. Берия постучал карандашом. — Ближе к делу, — и, обратившись ко мне, пообещал. — С вами свяжутся по этому вопросу. Затем нарком поставил вопрос ребром. — Что ви, Мессинг, можете сказат, о подследственном? Ему можно верит? Я ответил честно. — Не могу сказать наверняка, Лаврентий Павлович. — То есть как не можете сказат?! Хотите увильнуть от ответственности? Не вийдет, Мессинг! Алексей Павлович унял расходившегося наркома. — Подождите, Лаврентий Павлович. Зачем пугать нашего гостя. Скажите, Вольф Григорьевич, как настроен ваш подопечный? «Мой подопечный! — отметил я про себя. — Ишь, как завернул. Этот генерал еще тот крокодил, почище Берии. Призывать поляков воевать на стороне пшеклентых москалей?! Куда хватил!» Вслух я отрапортовал. — Подопечный настроен просоветски. Он готов помочь, но я бы не стал прогнозировать поступки того или иного человека исключительно на основе его мыслеобразов. Нужны более серьезные зацепки. В нашем случае я их не нашел, только общие рассуждения, фантазии, уверенность в правоте нашего дела. — Действительно, — согласился генерал. — Этого мало. Что вы посоветуете? — Немного подождать. — Мессинг, ви соображаете, что говорите! — воскликнул Берия. — Дело на контроле Ставки, вы понимаете, что это означает? — Нет, — признался я. Алексей Павлович вновь пришел мне на помощь. — И слава Богу! Не надо впутывать гостя в наши дела. Сколько прикажете ждать? Я замешкался. — Н-не знаю. День, неделю, месяц. — Это слишком долго. В этот момент в разговор вновь вмешался Берия. — Послушайте, Мессинг, предупреждаю — вы не выйдете отсюда, пока не дадите четкий и определенный ответ, можем ли мы доверять Шеелю или нет. — Как это? — удивился я. — Вот так. Запрем вас в камеру. Посидите, подумаете. Глядишь, что-нибуд придумаете. Затем он обратился в Трущеву. — Это и тебя касается, Николай Михайлович. — Так точно, товарищ нарком. — Запомните, Мессинг, времени у нас в обрез. Я ответил. — Так точно, товарищ нарком. * * * Когда мы добрались до кабинета Трущева, светало. Николай Михайлович, подойдя к окну, так и объявил: — Светает. Я, уставший донельзя, пристроился на стуле и, подчиняясь команде капитана госбезопасности, бросил взгляд в окно. За стеклами расплывался скудный февральский рассвет. Дома угадывались смутно, будто нарисованные пастелью. Суровая правда окончательно добила меня. Я люблю живопись, люблю драгоценные камни. Они скрашивают мне присутствие на этом свете, но все-таки и на этом свете экстрасенсу надо позволить отдохнуть. Трущев подсел ко мне и спросил. — Полагаю, вам ясен смысл операции? Я кивнул. В голове у него мелькнуло недоговоренное слово — «Близнец». — Надеюсь, Вольф Григорьевич, вам также ясно, что в случае провала вас ждут не лучшие времена? — А вас, Николай Михайлович? Он улыбнулся. — Меня расстреляют, а от вас попытаются добиться правды. — Это страшно? — Намного. Я хочу помочь вам. Прежде всего… — Не распускать язык? Трущев наморщил переносицу. — Причем здесь язык? Язык — это пустое. Прежде всего, вам надо собраться с силами. Ложитесь на койку в комнате отдыха. Я пока поработаю. Только скажите, не пустышку ли мы гоним? — Нет, Николай Михайлович. Шеель — крепкий, по-своему честный парень. К тому по своему умственному развитию он многим даст фору. Если Шеель даст согласие, сдержит слово. Он на перепутье… — Вы считаете, игра имеет смысл? — Безусловно. Поверьте, Николай Михайлович, я понимаю, где замешан Шахт, отступления быть не может, но Еско можно было бы поверить. Проблема в том, что вера вас не устраивает. — Конечно. Нам надо знать. — Именно так. Решение существует, иначе я не стал бы работать. А сейчас мне надо немного поспать. — Спите, Вольф Григорьевич. А я пока поработаю. — У вас много дел? — Выше головы. — И даже под угрозой расстрела?.. Он пожал плечами. Такие дела, ребята. * * * Мне снилась Ханни. Это был необыкновенно сладостный сон, с объятьями, с поцелуями, со слезами. С абрисом бледнеющего лица… Это воспоминание сменило мелькнувшее во время разговора с Шеелем женское личико. От неожиданности я рывком сел на жесткой солдатской кровати. Крикнул. — Николай Михайлович! Капитан госбезопасности заглянул в проем двери. — Слушаю, Вольф Григорьевич. — Необходимо срочно раздобыть фотографии всех девушек, с которыми учился Шеель. В школе, в институте. Надо поговорить с одноклассниками, с институтскими друзьями. Может, кто-то вспомнит — была ли у Еско девушка? Надежда слабая, но это единственный шанс. — Недели на две работы, — оценил Трущев. — А результат? — Мне нужны фотографии. Я узнаю, мне только нужны фото. Как они крутились в НКВД, не могу сказать, только на исходе третьего дня в кабинет Трущева доставили множество фотографий. Мне, отоспавшемуся в камере, не составило труда идентифицировать одну из девиц. План действий сложился на ходу. Тамара Петровна Сорокина, сокурсница Шееля, в ноябре сорок первого окончила курсы медсестер и сейчас служила в полевом госпитале на Западном направлении. Там в районе Ржева велись тяжелейшие бои. У Тамары оказался маленький сын, отец неизвестен. Я взглянул на Николая Михайловича. — Это жестоко! — Ну-ну, Вольф Григорьевич, не будем распускать нюни, — улыбнулся капитан госбезопасности. Я едва не возненавидел его за эту улыбку. Позже, разрабатывая план встречи, Трущев предложил организовать ее в полевых условиях — во фронтовом госпитале, где служила Тамара. Заодно провезти Шееля по местам недавних боев и освобожденным населенным пунктам. Из-под небес подтверждаю — Мессинг ни о чем не жалеет. Да, он поддался «изму» ненависти, но это была моя ненависть, осознанная и толкающая в бой, так что не «измам» учить его, как относиться к последователям Шикльгрубера. |