Книга Клопы, страница 39 – Александр Шарыпов

Потом все стали говорить одновременно, ничего нельзя было разобрать. Я поднялся, и все поднялись, и стали чокаться со мной через стол, потом – уже подходило к двум – я повернулся и пошел. Кто-то похлопал меня по спине.

Один раз на лестнице, и еще раз на крыльце – я встретил кого-то, пожал руку, меня похлопали по плечу. Я пошел.

Сидор Мандела за мной увязался. Слышу, топает за спиной. Боялся, что я сбегу? Не знаю. Так и прошел с ним – до ограды.

У самых ворот его отсекли.

– Стой! – говорят. – Куда?

Оборачиваюсь – два здоровенных инженера с повязками.

– Туда, – показал Сидор кивком.

– Что там делать? Какая у вас программа? Какие лозунги? Тяньаньмэнь?

– Чего? Вы чокнулись, что ли, мужики? – сказал Сидор. – Всегда же пускали без всяких лозунгов.

– Иди-ка домой, дядя, – сказали инженеры. – Не порть людям праздник.

– Что такое? – стал волноваться Сидор. – А ну, пустите меня! Я там, понимаешь, день и ночь задыхаюсь, а они тут встали и не пускают!

Тут – еще два инженера, в очках и тоже с повязками:

– Гражданин, – говорят, – а что это вы несете?

Я только тут заметил, что Сидор несет какой-то горшок. Сидор смотрел на него удивленно – похоже было, что он и сам его только заметил.

– Нате, – протягивает инженерам.

– Зачем? – возразили те. И вдруг как-то подобрались, один даже присвистнул, другой потихоньку зашел Сидору за спину. Третий говорит:

– А в чем это у вас, гражданин, руки?

Я глянул – и обомлел. Руки у Сидора были все в чем-то красном, с них так и капало – на штаны ему, на асфальт.

– Руки… – совсем растерялся Сидор, поворачивая голову в профиль и разглядывая единственным своим глазом эту красную ерунду. – Руки… А, так это же сурик! Это я горшок из-под сурика, стало быть, взял!

– Да? – говорит инженер. – А здесь что у вас? – и показывает на грудь. А там растет красное пятно.

– Где? Это… – начал пялиться Сидор, но тут тот, что стоял сзади, хвать Сидора за руки, а тот, что спереди, – шасть ему за пиджак! И вытаскивает какую-то гантелю.

– Что же это, – говорит, – как будто бы…

– Это пестик, – заторопился Сидор. – Это пестик, растирать краску, я сейчас объясню…

Но инженеры не стали его слушать, а подхватили его с боков и пошли – как бы втроем, но Сидор только ногами в воздухе болтал. Он опешил и как бы задохнулся в первое мгновение, но потом как заорет:

– Моя фамилия Сидор Малыш! Ребята! В нашем городе Чугуеве как был террор, так и остался террор! Агонизирующая партократия… Если бы видел Николай Ильич!..

Прохожие оглядывались, недоумевая, один даже, двигаясь боком, наткнулся на столб с объявлениями.

– Что происходит? – спросил кто-то сзади.

– Да вот, травкинец какой-то…

Пока я оборачивался – из-за этих двоих – я просмотрел, куда делся Сидор. Оборачиваюсь – нет его. Только что-то как будто схлопало, а может, это и не к нему относится. Тут летали воздушные шары – может, это один из них схлопал. Еще эта водка: шумело в голове, я не мог как следует сосредоточиться. Шагнул к воротам.

– Стой! Куда? – говорят.

Слышу – подходят сзади.

– Я к товарищу Еикину, – говорю, – по обмену опытом.

– А программа у вас есть, товарищ?

– А как же, – говорю, а сам лихорадочно соображаю. И тут – первое, что бросилось в глаза: лозунг, белым по красному. Будь что будет! – За мир, – говорю, – против гонки вооружений. – Думаю, услышу топот – кинусь бежать, хер догонят.

Нет. Слышу:

– Проходите, товарищ…

Пройдя через ворота, я сделал несколько шагов и буквально повалился на скамейку. Спина моя была совершенно мокрая.

* * *

Нота Бене.

Перебирая тогдашние газеты, можно понять, что подобное состояние вряд ли было случайным.

«Воздух был наэлектризован, – пишет «Чуг. мысль». – Раздался выстрел – и посыпались камни». В редакции нам подтвердили, что копирка в этот день оборачивалась вокруг руки и трещала безбожно. Про камни судить не могу.

«Чуг. юность» отталкивает своим безудержным гедонизмом – но тут и она поразила меня некой статьей.

Юнкор Оля Луева пишет:

«Вокруг раздавались выкрики, звучал громкий смех. Но все это было как ожидание похорон». Так! И далее: «Мне давно уже пора было уходить, но скамья действовала на мое тело подобно магниту». Схвачено чрезвычайно метко. К сожалению, с середины статьи Олю, что называется, понесло. В начале верно, а потом уже и Сидор стал не Сидор, а Исидор, и глаз у него вылетел не от грома, а от погрома, а потом уже он будто бы с детства мечтал поступить в солдаты, поэтому уехал убивать арабов, т.е. вообще черт знает что. Сидора все-таки звали Сидор, и был он обыкновенный маляр, только одноглазый. А в конце – как это бывает, особенно в женских статьях, – весь разговор переводится на себя, что это она, Оля, во всем виновата, и тут же ее фотография на весь разворот – разумеется, в голом виде, в томлении на траве… Ну, это уже гедонизм.

Наконец, некто Шулейкин тиснул статью в затоновской многотиражке под названием «Голос моря». Оказывается, будучи в море, матросы иногда вдруг начинают прислушиваться к чему-то, потом у них расширяются глаза, всех охватывает паника, и, не выдерживая, они бросаются за борт. Казалось бы, о событиях того дня не говорится ни слова, но каждому и так ясно. Тогда было то же самое. И еще скованность – оттого, что прыгнуть нельзя. Я, положим, не знал ни о каком голосе моря – но расширенность глаз я заметил. Равно как и сам характер движений. Как только пересечение аллей вынуждало прохожих встретиться в одном месте, они подходили друг к другу с очевидным намерением начать разговор – но внезапно меняли это намерение и расходились. Двигаясь после этого, иногда вдруг выкрикивали что-то и разражались запоздалым и деланным смехом. Всему этому я был свидетель. И эти неуместные лозунги из красного кумача, и эти оторванные и летающие повсюду шары – все это действовало на нервы. Тогда я не отдавал отчета, только смутно ощущал, что что-то не то. А теперь не могу понять: как же они летали в разные стороны?

* * *

Я сидел на скамейке, пока не осознал, что рядом кто-то стоит. Кто-то стоял намеренно, до боли знакомый. Перебирая всех в памяти, я смотрел на эти расхристанные сандалии с расстегнутыми пряжками, на эти обвисшие тренировочные штаны, на это багровое лицо с бородавкой – не мог вспомнить. Пока он не запел:

Очи темно-карие,

косы золотые…

– Епротасов! – вырвалось у меня.

– Я! – отозвался он, подрыгивая ногой. – А ты что же это, сука, честь не отдаешь?

Вот тут я хотел подняться – но руки и ноги мои онемели (магнит! магнит!), и я был обескуражен на этой скамье. Потом он расхохотался: