Книга Версия Барни, страница 63 – Мордекай Рихлер

— Это Говноед пришел, Арни. К тебе.

Арни выключил телевизор.

— Я уже побывал сегодня у адвоката и предупреждаю: то, что ты сейчас хочешь сказать, тебе надо говорить не мне, а ему. Потому что, по мнению Лазаря, у меня хорошие основания взыскать с тебя за моральный ущерб. Увольнение несправедливо.

— Но это ж ты сам уволился.

— Сперва ты его уволил, — сказала Абигейл. — Он так и написал в своем заявлении.

— Я сяду — не возражаете?

— Садись.

— Арни, я тебя сегодня не увольнял. Я позвал тебя, чтобы сказать, что я увольняю Теда, — сказал я и повторил по слогам: — Те-да.

— О боже! — простонал Арни, обхватил голову руками и стал раскачиваться.

— Не распускай нюни. У меня и так уже сегодня что-то чересчур долгий день.

— Ну и как?

— Что как?

— Ты уволил Теда?

— Да.

— Наконец-то, — сказала Абигейл.

— У вас тут какая-нибудь выпивка водится?

Арни кинулся к буфету.

— Вот — с бар-мицвы Крейга персиковая настойка осталась. Постой. Есть же еще что-то в бутылке виски «чивас регал».

— Да не пьет он «чивас». Он пьет… ах, да откуда мне знать? Что-то я ничего уже не соображаю. Несу сама не знаю что. Сейчас дам бокал.

— И что же будет теперь? — спросил Арни и опять стал раскачиваться, но уже с руками, зажатыми между ног.

— Ну, ты мне наговорил сегодня много резкостей.

— Я был не в своем уме. Я все беру назад. Абсолютно. Хочу, чтобы ты знал, что я восхищаюсь твоими величайшими достижениями. Ты мой учитель.

— Я сейчас умру, — пробормотала Абигейл.

— Арни, — сказал я, залпом проглотив виски, остававшееся в бутылке, — сейчас ты можешь сделать одно из двух. Либо ты увольняешься с выплатой годового жалованья, либо завтра с утра возвращаешься на работу. Обсуди это с матерью твоих детей.

— Скажи ему, что ты хочешь должность и зарплату Теда.

— Я хочу должность и зарплату Теда.

— Я слышал, что она сказала. Ответ — нет.

— Почему?

— Арни, ты слышал мое предложение. Обсуди его с Абигейл и дай мне знать, — сказал я вставая.

— Тебе не следует садиться за руль в твоем состоянии, — сказал Арни. — Подожди минутку. Я тебя отвезу.

— Я приехал на такси. Ты мог бы взять да вызвать мне еще одно, а? Сделай-ка это, Арни, пожалуйста.

Абигейл дождалась, когда Арни исчезнет в кухне, и говорит:

— Мой керамический горшочек. И стеклянная миска. Если обнаружится их отсутствие, он обвинит женщину, которая у нас убирает.

— Но я же не доел еще кашу, — сказал я.

23 октября 1995 г.

Дорогой Барни,

каждому свой альбатрос [215] .

С первого дня, как ты появился в Париже, трогательно неуклюжий, плохо образованный, бесцеремонный, было безоговорочно ясно (и мне, и другим, чьи имена я могу назвать), что тебя снедает зависть к моему таланту. Зависть завистью, но ты еще и подольститься ко мне пытался, симулируя дружбу. Меня, конечно, не проведешь. Но я сжалился над тобой и с интересом наблюдал, как ты червем вползаешь в доверие компании шутов гороховых, с лукавым самоуничижением претендуя на вакантную должность всеобщего бесплатного фактотума.

Для Клары — кошелек. Для Буки — пудель на поводке. Задним числом я, конечно, ругаю себя за потворство, потому что, не познакомь я тебя со всеми, бедная Клара Чернофски была бы жива по сей день, и жив был бы Бука, хотя последний — увы — куда большая потеря для наркодилеров, чем для беллетристического братства. Будучи наблюдателем la condition humaine [216] , после произошедшего с Букой я иногда задаюсь вопросом, как ты можешь продолжать отправления своей жизнедеятельности, став виновником двух безвременных смертей? Но уж заснуть тебе, поди, трудновато!

Говорят, твой дед по матери был старьевщиком, и это, на мой взгляд, очень симптоматично, особенно в свете того обстоятельства, что ты — надо же, какая чудная симметрия! — кончил тем, что сделался поставщиком телевизионного хлама для hoi polloi [217] . Зная твой мстительный характер, я даже не удивился, что ты, фиглярствуя, назвал особенно порнографичный свой сериал «Макайвером из Канадской конной полиции». Как не удивлялся, видя твои страдания в Зале имени Стивена Ликока, когда я читал при переполненном зале. Но какой же я глупец, что поверил, будто существует грязь, до которой даже ты не можешь опуститься. Поздравляю, Барни! Последний твой злобный выпад застал меня врасплох. Дело в том, что я прочел хулиганскую рецензию твоего сына на мою книгу «О времени и лихорадке» в газете «Вашингтон таймс». Бедный склеротик Барни Панофски! Годы порока сделали его таким немощным, что пришлось нанимать сына, чтобы тот выполнил работенку, за которую папаше взяться страшно.

Хотя я никогда не снисхожу до того, чтобы отвечать или даже читать критические разборы моих трудов (большинство из которых хвалебные, следует отметить), в данном случае я счел себя обязанным написать литературному редактору «Вашингтон таймс», чтобы он себе отметил, что диатриба Савла Панофски инспирирована личной враждой ко мне его отца.

С уважением, Терри Макайвер.

Сейчас вам может показаться, что меня опять куда-то заносит. Но нет. Это я специально. Мистер Льюис, наш классный руководитель, обожал читать нам волнующее, немеркнущее стихотворение Генри Ньюболта «Барабан Дрейка»:

Если хоть один дон

Увидит Девон,

Я выйду из порта Рая!

И, врага удалив,

Очищу Пролив,

В боевой барабан ударяя.

Однако, как утверждает сегодняшняя «Нью-Йорк таймс», сэр Генри Ньюболт (что это? как можно?) был, оказывается, притворщиком. Ну да, строчил патриотические вирши, но уклонился от военной службы во время Англо-бурской войны: его, дескать, миссия в том, чтобы, оставаясь дома, поддерживать боевой дух нации. Легенда же о боевом барабане Дрейка — и вовсе чистой воды фальшивка его собственного изобретения. А в действительности поэт, сам себя подававший как воплощение викторианских добродетелей, будучи женат, всю жизнь состоял в связи со свояченицей — в Лондоне трахал жену, а во время частых наездов в деревню — ее сестру. У. X. Оден когда-то написал: