Книга Версия Барни, страница 88 – Мордекай Рихлер

Вчера вечером Джорджина позвонила сказать, чтобы я не ждал ее домой к обеду. Что-то там типа того, что две женжчины из патрульно-постовой службы Десятого отдела, Брунгильда Мюллер и Элен Дион, решили связать узелком свои судьбы и съехаться вместе. Ну, и все женжчины отдела устроили им девичник, заказав пару столиков в «петушатнике» — баре с мужским стриптизом к востоку от центра. Раз так, я сел побаловать себя редким удовольствием — утренней газетой. А там на первой странице спортивного обозрения — фотография Майка Тайсона, преступника, осужденного за изнасилование, который вскоре снова намерен претендовать на титул чемпиона мира по боксу в тяжелом весе, и тут меня внезапно осенила идея.

Сегодня утром я постелил на стол лучшую скатерть из ирландского льна и пригласил все руководство ГНУСа на чай с печенюшками без сахара.

Не люблю бахвалиться, но что было, то было — мою идею все встретили на ура. Вот в чем она состоит. Чтобы не растекаться по древу: не правда ли, будет просто magnifico [271] , если Майка Тайсона, врага всего женского рода, человека, на которого с омерзением смотрят все представители очевидных меньшинств, кто бы они ни были, вызвала бы на бой и отняла у него титул чемпиона мира в тяжелом весе женжчина-боец! Это, несомненно, стало бы ПОВОРОТНЫМ ПУНКТОМ всей ЕЙСТОРИИ. С этой целью ГНУС берется прочесать страну от моря до моря в поисках такой женжчины-претендентки. Но наши финансовые возможности ограничены, потому-то мы и обращаемся в фонд имени Клары Чернофски для Женжчин с просьбой о предоставлении нам фанта в 50 000 долларов. Мы добавим эти средства к тем, что собираем, продавая выпечку и устраивая благотворительные лотереи. Вы можете принять участие в выдвижении Первой Женжчины Чемпиона Мира в Тяжелом Весе. Ну как?

ГНУС с нетерпением ждет вашего ответа.

Искренне ваш, Джереми Кац, ГНУС.

Я сидел в офисе, скучал и, от нечего делать сняв трубку, услышал, как секретарша в приемной говорит:

— Добрый вечер. «Артель напрасный труд» слушает.

— Соедините меня, пожалуйста, с Барни Панофски.

— Как вас представить?

— Мириам Гринберг.

— Если вы актриса, мистер Панофски предпочел бы получить от вас письмо.

— Пожалуйста, скажите ему, что на проводе Мириам Гринберг, будьте добры.

— Сейчас посмотрю, здесь ли он.

— Мириам, вы в Монреале?

— В Торонто.

— Какое совпадение! Я как раз завтра буду в Торонто. Как насчет пообедать вместе?

— Вы невозможны, Барни. Я звоню потому, что вчера пришел ваш подарок.

— А.

— Как вы решились на такую фамильярность?

— Вы правы. Мне не следовало этого делать. Но я, как увидел это в витрине «Холт Ренфрю», сразу подумал о вас.

— Я отсылаю назад.

— Как, в мой офис?

— Можете не волноваться.

— Я же сказал — извините.

— Этому надо положить конец. А то получается, будто я дала вам повод.

— А не лучше ли встретиться и все это обговорить?

— Тут нечего обговаривать.

— Ну зачем же так сердиться!

— Вы за кого меня, вообще, принимаете?

— Ах, Мириам, Мириам, вы не поверите, но, по правде говоря, я только о вас и думаю.

— Так — стоп. В моей жизни, между прочим, присутствует мужчина.

— Но вы ведь не живете вместе, правда?

— А вам-то какое дело?

— Я жуткий зануда. Понимаю. Так почему бы нам не встретиться за ланчем и…

— Я же вам сказала…

— Постойте. Встретимся за ланчем. Только один раз. И если вы решите, что не хотите меня больше видеть, — ну, так тому и быть.

— Честно?

— Клянусь!

— Когда?

— Скажите, когда вам удобно, и я приду.

— В среду. В кафетерии с комплексными обедами на крыше гостиницы «Парк Плаза».

— Нет. Внизу. В гриль-баре «Принц Артур».

Вчера вечером я совершил ошибку. Перечитал кое-что из той гнуси, которую, важно надувая щеки, принимал за нечто вроде моей собственной «Apologia pro vita sua» [272] с этакими еще легкими реверансами в сторону кардинала Ньюмена. Множество отступлений, пустословие — сплошной Барни Панофски в пьяном бреду. Правда, Лоренсу Стерну [273] подобные излишества сошли с рук, а я чем хуже? Поверьте, со мной вам еще повезло! По крайней мере, читателю не приходится ждать до конца книги третьей, пока автор соизволит народиться на белый свет. И вот еще что. Мне не требуется на шести страницах описывать, как переходят поле, а представьте, если бы эту книгу писал Томас Харди! И я умею дозировать метафоры — не то что Джон Апдайк. Когда доходит до описательных пассажей, я восхитительно лаконичен, в отличие от Ф. Д. Джеймс [274] , писательницы, которой я, между прочим, восхищаюсь. Ее персонаж может войти в комнату с такой новостью, что, как бомба с подожженным фитилем, уже аж шипит — сейчас бабахнет, но Ф. Д. Джеймс ничего вам не откроет, пока не узнаете, какого цвета и из какого материала шторы, какой выделки на полу ковер, какого рисунка обои, что за картины на стенах и какого качества, сколько в комнате стульев и каков их дизайн; потом очень у нее всегда важен вопрос о тумбочках: что за тумбочки у кровати — настоящий ли это антиквариат из лавки древностей в Пимлико или жалкая подделка, купленная в сети магазинов «Хилс». Ф. Д. Джеймс не только одаренная писательница, она еще и балабуста, настоящая хозяйка, рачительная и радушная. К тому же очень привлекательная дама, но эту мысль я ни в коем случае не должен развивать, а то сейчас меня опять куда-нибудь занесет. Или еще какой проявится мой недостаток.

По вечерам я валяюсь на своем одиноком ложе, то бишь на диване, скитаюсь по каналам телевизора и предаюсь пьянству, при этом на кофейном столике на расстоянии протянутой руки у меня всегда лежит бинокль. Он бывает нужен, когда я смотрю «развернутые» интервью с болтливыми политиками, всякими учеными браминами, экономистами, редакторами газет, умными головами от социологии и психологии и другими дипломированными идиотами. Зачем? Затем, что эти интервью у них обычно берут в солидных будто бы кабинетах, и полки позади речистого придурка обязательно ломятся от книг. Сидит, скажем, перед нами прославленный автор новаторского исследования, проведенного на пяти тысячах канадцев, в результате которого выяснилось (ку-ку! ку-ку!), что богатые довольны своей жизнью чаще бедных и реже страдают от недоедания. Или — еще лучше — сексолог (что бы это слово, кстати, значило?), неожиданно осмелившийся предположить, что насильники чаще всего люди одинокие, в детстве сами подвергавшиеся сексуальным домогательствам или выросшие в неблагополучных семьях. Едва какой-нибудь такой умник на экране появится, я тут же хвать бинокль и давай высматривать: что у него за книжки на полках? Если там среди авторов затесался Терри Макайвер, я телевизор сразу гашу и сажусь сочинять письмо на Си-би-си, в котором подвергаю сомнению вкус и компетентность их экспертов.