Книга Беременная вдова, страница 61 – Мартин Эмис

— Нет, ее глаза выдают, — сказала Шехерезада. — И усы.

— Эта жратва у нее в миске, — заметил Уиттэкер. — Ей такое не подходит. Ей хочется хорошенькую порцию мусора.

— И чтобы подали в консервной банке, — добавила Шехерезада, — похожей на мусорный бак.

— Какие вы противные, — вздохнула Лили.

— Так сколько стоит эта крыса? Пойду спрошу, что и как. — Произнеся слово «что» на английский манер, Уиттэкер под звук колокольчика вошел в лавку.

— Лили, если дешевая, придется тебе ее купить, — сказала Шехерезада. — Можешь держать ее у себя в комнате, в хлебнице.

— Какая ты недобрая. Знаешь, у собак ведь тоже есть чувства.

— Ага, только немного, — сказал Кит, услышавший, что церковные колокола пробили десять. — Гуманно было бы купить ее и отпустить на волю.

— М-м. Капля — ой! — могла бы отвезти ее обратно в Неаполь, — предложила Шехерезада. — И выпустить на пристани.

— Перестань. Смотри — она тебя ненавидит. Вас обоих. От вас ей одни мучения.

И действительно, послышалась серия раздерганных, писклявых звуков, эхом отражавшихся от стекла.

— Не смейтесь над ней! Хуже этого ничего нет!

Это была Глория, стоявшая в нескольких ярдах от них, выставив перед собой свой блокнот для зарисовок; она смотрела, мигая, на ту сторону площади, где красовалось глупое величие Санта-Марии.

— Ни в коем случае нельзя так делать! — крикнула она. — Нельзя смеяться над собаками.

Дверь снова звякнула; Уиттэкер невнятно говорил:

— Она… это бесплатно. Крыса не стоит вообще ничего. Она тут уже полтора года, и никто про нее ни разу не спрашивал.

Они стояли и молчали. Всю жизнь провести в витрине зоомагазина, думал Кит. Выставленным на продажу, когда тебя никто не покупет и даже не спрашивает. Это заключение, эта девственность…

— И это еще не самое страшное, — продолжал Уиттэкер. — Ее зовут Адриано.

Это тоже было совсем не смешно.

— А это что такое? — воскликнула Глория, только что приблизившаяся, прижимая к груди блокнот. — Не понимаю. Я думала, это у них собака.

— Ой, глядите, она плачет!

— Это давние слезы, — сказала Лили Киту. — Они давно высохли.

Глория замешкалась, а остальные двинулись прочь; на пути вверх по крутому склону они застряли позади стада коз. Они ползли за ними следом, а старые козлы побрякивали и позвякивали в такт своим медленно, с трудом передвигающимся лопаткам. Нельзя было не заметить одной вещи — воистину страшной коллекции генитальных неполадок и дефорамаций. «Ты погляди, — безмолвно говорили они все. — Господи, ты погляди на это». Стадо, если смотреть на него сзади, являло собой покачивающуюся процессию авосек, в каждой из которых содержался какой-нибудь испорченный овощ: гнилой клубень, картофелина, вся в рытвинах, два черных авокадо. «Господи помилуй, ты только погляди на это».

— Расплата за грехи, — сказала Глория, догнав их. — Вот вам, пожалуйста.

Позже, гораздо позже, гораздо, гораздо позже, когда они варили кофе, в кухню вошла Глория с одним-единственным листом белой бумаги.

— Набросок, — сказала она, выходя, — вашей крысы.

Это оказался Адриано, поразительно живой: каждая волна короткой жесткой шерсти, статическая энергия хвоста-пуповины, белая петля ошейника, пышность подбитого мягким насеста.

— Здорово у нее получилось, — сказала Шехерезада.

— Да, — согласился Кит, — только не совсем точно, правда?

— Не совсем.

— Нет, — возразила Лили. — Видите, что она сделала? Она сделала ее похожей на собаку.

Они поразмышляли над этим. Шехерезада снова заговорила:

— Все равно. Она не просто симпатичная мордашка.

— Симпатичная мордашка, — сказала Лили. — И гигантская…

— Да, я все думаю, скоро я начну воспринимать это как должное, — подхватила Шехерезада. — Но каждый раз, стоит ей повернуться, мне хочется сказать: «Господи…»

* * *

И вот, только у них, казалось бы, появилась возможность заговорить о чем-то еще — о (к примеру) потоках и массовых чувствах, которые по-прежнему на них влияли, о системах мышления и верований, которые по-прежнему ими владели, о том факте, что все они, каждое «я» содержали в себе толпу, толпу во время беспорядков, что маршировала, несла плакаты, скандировала лозунги и пела свои старые, старые песни, — как раз в этот момент здесь, у бассейна, Глория Бьютимэн села на пчелу.

Случай был беспрецедентный — Глория (после она немедленно вернулась к прежним привычкам) надела нормальный закрытый купальник, без дополнительных юбок, шортов и складок. И за эту вольность она тут же поплатилась — дьявольским укусом в зад.

Это поможет нам скоротать следующие несколько минут, подумал Кит, когда они собрались вокруг: он, девушки, Уиттэкер и Адриано (с Пией).

— Ощущение было как от ожога, — говорила Глория. Она утерла одинокую слезу безымянным пальцем. — Как от страшного ожога.

Густые темные корни ее волос омывали влагой страдальческий лоб; Киту хватило времени заметить, что вид у нее был до странного серьезный и одновременно экзотический, словно она только что участвовала в эстафетном заплыве в кибуце на Голанских высотах или спасла ребенка на мелководье в какой-нибудь декадентской ближневосточной столице — в Бейруте, в Бахрейне. Хмурясь вниз и вбок, она своим согнутым пальцем обнажила четвертинку луны. Четыре цвета: черный — купальник, пылающий сливовый — окружность укуса, древесина тика — ее загорелое бедро да плоть посветлее, навеки лишенная солнца, которая была вовсе не белой (что бы она там ни думала), но цвета сырого песка.

— Кит, мне на тебя смотреть противно, — тихо проговорил Уиттэкер, когда они устроились в тени. — А еще гетеросек называется. Даже я с трудом себя сдерживал. Почему ты не предложил укусить и высосать яд?

— Я, это самое, отвлекся. — Разве ты не видел, Уиттэкер, какие у Шехерезады были сиськи, когда она наклонилась над задом Глории — вот так? Они еще ближе прижались друг к дружке, когда она нагнулась вперед, полюбоваться работой умирающей пчелы. — Решил уступить это Адриано. Это в его духе.

— Мог хотя бы предложить поцеловать, чтобы зажило. М-м. Интересно. Может, тебе надо голубым стать. Настоящий персик, задница Глории, но, возможно, чтобы это понять, надо быть пидором.

— Возможно. — Но, Уиттэкер, этот новый угол — новый подъем — сисек. — Ею многие восторгались в Офанто, задницей Глории.

— Еще бы. Местные педики. Но ты не понимаешь всей сути. Прекрасная задница.

Вот и опять она, Шехерезада, и сиськи ее торопятся вниз по террасам с пузырьком каламинового раствора — для задницы Глории.

Хватит голову морочить, бабушке моей расскажи, не смеши меня, иди ты знаешь куда, и все такое прочее, но факт оставался фактом — было всего лишь два сорок пять. Кит решил убить еще немного времени как мог — и стал оказывать особое внимание Лили.