Книга Беременная вдова, страница 84 – Мартин Эмис

— Ты тайный агент ЦРУ или КГБ?

— Нет.

— Ты тайный инопланетянин?

— Нет.

— Ты тайный мальчик?

— Нет. Я тайный петушок… В будущем все девушки будут как я. Я просто опережаю время.

— Каждая девушка будет петушком?

— О нет. Это дано очень немногим — быть петушком, — ответила она. — А теперь заткнись и ешь свое мясо.

— Кабинка для переодевания, — сказал он.

— Заткнись и ешь свое мясо.

Позже, за кофе, он обратился к ней:

— Это был лучший из подарков, какие я когда-либо получал на день рождения. — Проговорив минут пять, он закончил: — Это было незабываемо прекрасно. Спасибо тебе.

— А, наконец-то хоть намек на благодарность… Кабинка для переодевания, говоришь? М-м. Надо, чтобы дождь пошел.

* * *

Множество вещей, которыми страдала Додо (Додо представляла собой хороший пример), вряд ли включало в себя нарциссизм, размышлял Кит, сидя у женского фонтана с «Pansies» на коленях. За всю свою сознательную жизнь Лоуренс ни разу не вздохнул без боли, его легкие задушили его насмерть в возрасте сорока четырех лет (последние слова: «Смотрите, это он — там, на кровати!»). Поздние стихи в сборнике «Pansies» были о противоположности нарциссизма, о конце нарциссизма — его человеческом завершении. О саморастворении и о чувстве, что собственная его плоть перестала быть достойной того, чтобы ее касались.

Некогда Лоуренс был красив. Некогда Лоуренс был молод. Но скольким из нас дана способность стоять нагишом перед зеркалом и говорить пылко: «Ох, какая же я. Ох, как я себя люблю» — скольким?

Теперь Лили спрашивала, можно ли ей снять форму (к тому же ей пришелся не по душе свет, в полную силу горевший над головой). Форма — платье французской горничной — во многих отношениях оказалась хорошей идеей. Однако в чем-то она оставляла желать лучшего. В чем? Вот в чем. В новом мире не важно было, любит ли Лили Кита Ниринга. Важно было, любит ли Лили саму Лили. А она ее не любила — по крайней мере, недостаточно.

— Ну ладно, валяй, — сказал он.

— Ты, как я погляжу, решил себя не утруждать, — заметила Лили, отбрасывая пушистую метелку для пыли и теребя бантик своего белого передника. — Не стал переодеваться в дворецкого или лакея.

— Нет, — согласился он. — Я нормальный.

Что хорошего в форме?

Две вещи, — сказала Глория. — В ней чувствуешь себя менее индивидуально. Я не Глория Бьютимэн. Я стюардесса. Я медсестра. Лучше всего монахини, но на это уходит много сил, и потом, без туфель с пряжками и платка ничего не выйдет.

— Лили. Давай я расскажу тебе про Пэнси. Суди сама, нормально такое или нет. Мне нужно твое мнение как юриста. — Пэнси с купюрами или без купюр? Там видно будет. — А в ответ, — продолжал он, — ты мне можешь рассказать про то, как перешла на клевые трусы. Чье это было предложение? Гарри? Тома?

А еще чем хороша форма?

Понимаешь, она же должна заниматься своим делом. Она и так уже провинилась — тем, что с тобой разговаривает. Ты отвлекаешь ее от работы.

— Ничье, — произнесла Лили в темноте. — Я сама решила.

— Значит, ты просто подумала, ага, знаю — перейду-ка я на клевые трусы.

Во время полового акта Лили (в своей подтянутой кверху черной юбке, в своих черных чулках) немного повздыхала. Не высокие вздохи, не низкие вздохи — вздохи на уровне земли. Теперь же она вздыхала на уровне подвального этажа. Она сказала:

— Ну, знаешь, если уж ложиться в постель просто так, черт знает с кем… Если уж вести себя как мужчина. Надо показать, что все продумано. Трусы подают некий сигнал.

— И сигнал этот: мы снимаемся, — подхватил он. — Не снимаются только неклевые трусы. — Но это, как он теперь понимал, было не совсем верно. Сама Глория познакомила его с новой техникой — отказ от устранения поясного нижнего белья во время полноценного акта. И Пэнси (в версии без купюр) тоже нарушала это правило. — Бывает еще склонность баловать себя, — сказал он. — Сигнал любви к себе. Это хорошо.

— Смешно, — заметила Лили, — что Шехерезаде пришлось рассказать про клевые трусы.

— Что она не просто взяла и приняла мудрое решение их носить. Как сделала ты, Лили. И Пэнси, наверное, тоже пришлось рассказать про клевые трусы. Это сделала Рита.

— Она симпатичная была, Пэнси?

— В традиционном смысле нет. Но милая. Длинные каштановые волосы и милое лицо. Похожа на лесное существо. — И мощное тело, Лили. С длинными коричневыми ногами в невероятно коротких платьях и мини-юбках, утвержденных Ритой. — И знаешь, Лили, это был самый поразительный момент. Во всей этой… — Он имел в виду революцию или перемену ветра. — Во всей этой штуке это был самый поразительный момент из всех.

Лили вздохнула:

— Ладно, давай рассказывай.

— Так вот. Арн привел меня к ним домой. И во время третьего свидания, Лили, я помог Пэнси раздеться. И вот, когда я стягивал с нее трусы — она выгнула спину, а я их стянул, и знаешь что?

— Я так и знала. Это у нее никогда не было волос на лобке.

— Нет, Лили… Странно было вот что: я видел, что ей не хочется. Даже когда она выгибала спину. Она готова была. Но не хотела. Никакого желания. Никакого «я хочу».

— И все равно она… Почему?

— Она… не знаю. Не хотела изменять духу времени.

— И ты пошел до конца? — спросила Лили.

— Конечно, я пошел до конца. — Честно говоря, Лили, у меня вышло весьма плохо. И этому суждено было повториться — с Дилькаш, а потом с Дорис. — О'кей. Получилось не идеально. Но, конечно, я пошел до конца.

— И как оно было?

— Обыкновенно. — А потом мы, Лили, часа три лежали. И слушали, как в соседней комнате Рита мучает Арна. — Обыкновенно.

— То, что ты сделал. Это что-то вроде нарушения доверия. Таково мое мнение как юриста. Тебе следовало с ней поговорить… Удивляюсь, как ты смог.

— Ой, Лили, да иди ты знаешь куда. Поговорить? — Попытки добиться, чтобы девушки сделали то, что идет дальше, — на это у меня ушло полжизни. — Не стану же я говорить Пэнси, чтобы надела трусы.

— В некотором смысле это было что-то вроде насилия.

— Нет. — Разумеется, этим обвинением в него уже целились. Целилось супер-я — голос совести и культуры; целились голоса отцов и личности матерей. — Нет. Наверное, я просто живу за счет духа времени, как сутенер. Вот и все.

— И ты так и продолжал туда ходить.

— Ага. Несколько месяцев. — Я влип в ситуацию. И если совсем честно, Лили, я считал, что могу из нее выбраться с помощью языка. Думал, буду почаще ублажать Пэнси орально — и так, с помощью языка, выберусь. — Я все перепробовал. Писал ей письма. Дарил подарки. — Пытался выбраться с помощью языка. — И говорил ей, что люблю ее. Это была правда.