Книга Руна жизни, страница 20 – Роман Перин

— Давай за пять. Я знаю, для тебя это не деньги, а журнал редкий. Он в Ленинграде, в «Старой книге», все десять стоит. Я бы не продал, если бы не ремонт велосипеда.

— Ладно, Андрюшка, из уважения к тебе. Вставай с дивана, ты сидишь на куче денег.

Диван щёлкнул и замер, приподняв одну из своих челюстей. Босман просунула руку в пасть дивана и откинула покрывало. Пикин застыл в изумлении: на дне дивана тоненькими пачками были разложены деньги купюрами по три, пять, десять и двадцать пять рублей.

— Это мои предки копят на машину, — иронично сказала Босман и вытащила из пачки пятирублевку. — Мне можно брать отсюда на мелкие расходы.

Диван ещё раз щёлкнул, и богатство скрылось в его чреве.

— Я надеюсь, Андрей, что ты умеешь молчать и оценишь моё доверие к тебе. Нам бы надо подружиться, ведь ты в школе самый сильный, а я самая умная.

— Я — за. Давай дружить.

— Мне родители не позволят дружить с тобой. Ты не обижайся, но ты не из нашего племени. Нам нужно, чтобы в друзьях были только «свои и наши». Вот вам, славянам, легко, много не надо. А нам, евреям, всегда надо помнить, что мы чужие среди всех. Ведь у нас даже своего государства нет.

— А Израиль?

— Израиль? Да он сегодня есть, а завтра его нет. Мне дед говорил, что советские евреи просили у Сталина разрешение создать еврейское государство в Крыму, так он всех поубивал, кто с этой просьбой к нему обратился. А ведь героев Советского Союза за войну против немцев у нас было не меньше, чем у русских.

— Ну, разве к вам плохо относятся в СССР?

— Да не плохо, как ко всем. Но ведь у нас есть своя культура, религия, язык. Мы же в школе учим русский язык и русскую литературу, а для нас, евреев, нет своих школ. Это ты отучился, домашнее задание сделал и гуляй, а мне ещё надо иврит учить, свою культуру изучать. Мне даже об этом говорить нельзя. Ладно, иди. Не болтай, а то у меня на тебя тоже есть компромат.

— Что ты имеешь в виду?

— Я знаю, что это ты и Серёга Коваленко сожгли мотоцикл этого придурка Абаева. Если что, платить будут родители и вас на учёт в детскую комнату милиции поставят.

— Он же кошек и собак давил на своем мотоцикле.

— Я не защищаю его, даже где-то уважаю вас за этот поступок, но если ты будешь болтать обо мне, я вынуждена буду рассказать.

— Ну, а зачем ты мне всё это показываешь и рассказываешь? Мне твои тайны не нужны, отдала бы деньги и всё.

— Даже не знаю зачем. Просто захотелось.

— Мне до твоих денег и еврейских проблем нет дела. И незачем болтать.

— Ладно, ладно, не обижайся. Давай останемся друзьями. Ты мне можешь сказать по секрету интимную тайну мальчишек?

— Какую ещё интимную тайну?

— Сексуальную.

— А что это за слово «сексуальная»?

— Господи, ты не знаешь этого слова?

— Нет.

— Ну, это про половую жизнь.

— Я не жил этой жизнью.

— Я хочу спросить про онанизм. Ведь все мальчишки им занимаются, да и девчонки тоже. Вот, например, когда я это делаю, то представляю, что я с каким-то мальчиком или мужчиной, а ты? Кстати, об онанизме, подожди, — она вышла из комнаты и вернулась через минуту с толстой тетрадкой, — вот, смотри, из Каббалы.

— Из чего?

— Каббала — это такая книга еврейской мудрости. Слушай: «Онанизм у мужчин и мастурбация у женщин и иные сексуальные удовлетворения, не направленные в естественное русло и в частности на зачатие, являются пищей для слуг сатаны. То есть энергия, выбрасываемая при оргазме в пространство, сразу пожирается тёмными силами, таким образом эти силы вступают в контакт с человеком». Это тетрадь моей мамы, тут много интересного и полезного.

— Ты веришь в сатану и тёмные силы?

— Это долгий разговор, и мы друг друга не поймём.

— Ну, я не настолько идиот, у меня бабушка верующая, много мне рассказывала про Христа.

— У евреев другой Бог, и религия более сложная, давай не будем об этом. Ты лучше скажи, кого представляешь, когда этим делом занимаешься?

— Не скажу.

— Меня?

— Нет.

— Врёшь.

— Один раз представлял тебя.

— Врёшь, врешь. Не один раз. Меня представляют почти все мальчишки школы, когда этим занимаются. Я это чувствую и вижу по их взглядам.

— Не сомневаюсь.

— А хочешь заняться этим по-настоящему?

— Кто же не хочет? Но от этого могут быть дети.

— Глупый ты, Пикин, как Буратино. Иди домой, ремонтируй свой велосипед.

Босман проводила одноклассника до двери и на прощание чмокнула его в щёку.

Взволнованный и возбужденный Пикин брёл к автобусной остановке. Светка Босман навсегда засела в его мозгу не только как объект сексуальных желаний, но и как представитель загадочного еврейского народа…

Босман закончила школу с золотой медалью, институт — с серебряной.

Пикин как-то встретил её на железнодорожной платформе в Сосново. Бывшая красавица, которую он не видел после окончания школы, в свои двадцать пять выглядела, как сорокалетняя многодетная мама. Она необычайно располнела, от былой фигуры не осталось и следа. Её большие зелёные глаза, обрамлённые бархатом ресниц, болезненно выкатились наружу, на достаточно длинной шее неуклюже свисал второй подбородок. Пикин постеснялся подойти к ней. Он подумал, что может её смутить и обидеть — вряд ли ему удалось бы скрыть своё удивление перед такой метаморфозой ещё недавней мечты мальчишек всей школы.

За чтением литературы по русско-еврейскому вопросу Пикин вспоминал все случаи своего небогатого опыта общения с евреями. Эти наблюдения так бы и остались для него малозначительными. Но после прочитанного непонятный и загадочный народ, почти сказочный, как Карабас-Барабас и Дуримар, ожил, явил свою среду. И Пикин почувствовал себя Буратино, как и назвала его Светка Босман. Только она в школе знала, что живёт в «стране дураков» и где находится «поле чудес», а Пикин нет. Она в свои четырнадцать лет уже знала, для кого это «поле чудес» предназначено — для буратин. Поэтому у неё был диванчик с деньгами, а для него новое колесо к велосипеду было — праздником. Её родители на новых «жигулях», а его — на своих двоих. Хотя по официальной бухгалтерии его пролетарские предки получали даже больше, чем родители Босман со своим среднетехническим образованием. На такой финансовый парадокс всегда был один ответ: «Евреи умеют жить и делать деньги!». Пикин эту фразу часто слышал, но никогда, как и многие другие, не пытался её анализировать. Она была почти как советский лозунг «Народ и партия — едины!». Это принималось как должное, как аксиома, мозг даже не пытался включаться для анализа смысла этих слов. В голове текла река, и каждый её поворот был обозначен маячком-словом, знаком-указателем, которые выдавались ещё в школе. И если несостоятельность коммунистов со временем стала очевидной в виде пустых прилавков магазинов и обнищания народа, то финансовая состоятельность большей части советских евреев осталась как их особое умение «делать деньги» и приравнивалось к их большим интеллектуальным способностям. И каждый советский обыватель знал, что «евреи умные». Но Пикин теперь уже знал больше: они не просто умные — они другие.