Книга Год в Касабланке, страница 73 – Тахир Шах

Я пристроился рядом со стариком, а большая серебристо-серая кошка прыгнула мне на колени. Старик смотрел на улицу.

— Вам нравится бразильский кофе? — спросил я.

— Он самый лучший.

Старик улыбнулся, кивнул и протер очки полой рубашки.

— Моему дедушке бразильский кофе тоже нравился, — добавил я. — Он приезжал за ним в Касабланку раз в месяц.

— Он был родом из Феса?

— Нет, он был афганцем.

Старик передвинул очки на нос и наклонился вперед.

— Когда-то я знавал одного афганца, — тихо сказал он. — Он жил в Танжере.

Я затаил дыхание.

— Это мог быть мой дедушка.

— Тот афганец был суфием. Мудрым человеком.

— Его звали Икбал?

Старик облизал потрескавшиеся губы.

— Да, его звали именно так.

Я ничего не сказал и ничем не выдал своих чувств, но внутри меня все танцевало.

— Он приезжал в несколько недель раз, — медленно произнес старик. — А потом вдруг перестал.

— Его сбил грузовик с кока-колой, — сказал я.

Было видно, что старый продавец кофе расстроился. Он снял очки и вытер пот со лба.

— Хусейну было одиноко без него.

— А кто такой Хусейн?

— Из-за него ваш дедушка и приезжал в Касабланку.

Сторожа не выразили радости по поводу того, что нам привезли кедровые доски. Они выстроились в шеренгу и велели водителю грузовика возвращаться в Азру. Он бы так и поступил, не случись мне возвратиться к этому времени домой.

— Что здесь происходит?

— Этот человек привез кедровые доски из Азру, — сердито сказал Медведь.

— Великолепно, давайте завезем их во двор.

— Это нельзя делать! — воскликнул Хамза.

— Почему?

— Потому что на кедре лежит проклятие. Его облюбовали джинны!

— Не все же кедровые деревья на свете, — возразил я.

Осман показал на небо и многозначительно сказал:

— Именно что все.

Я с большим почтением отношусь к местному фольклору, но всему есть предел. Сторожа зашли дальше дозволенного. Они управляли домом с помощью страха, который сами же и нагнали.

Я устал от их разглагольствований насчет того, кто проклят, а кто нет, указаний, как и что делать и кому можно доверять. Я оттолкнул сторожей и дал сигнал водителю лесовоза разгружать доски.

— Вы пожалеете об этом, — с угрозой в голосе сказал Хамза.

Хичам-филателист три недели не вставал с постели. Я вызвал ему врача. Он пришлепал в лачугу по трущобной грязи по колено, послушал, как бьется у старика сердце, заглянул ему в горло и сказал, что Хичам болен опасной формой гриппа и ему нужно лежать под одеялом, отдыхать и никого у себя не принимать.

Наши беседы со старым филателистом были для меня основным событием недели. Я ждал их, мне очень хотелось услышать откровенное мнение Хичама об окружающем нас мире. Его болезнь, по воле доктора, заставила меня держаться подальше от его дома. Но я часто видел жену Хичама, покупавшую овощи напротив мечети. Она рассказывала мне о состоянии здоровья своего мужа.

В понедельник, когда шла уже третья неделя его болезни, я проходил через бидонвиль.

— Муж хочет вас видеть, — сказала мне эта женщина.

Когда я зашел, Хичам сидел на кровати посредине единственной в их лачуге комнаты.

На нем были старое твидовое пальто и плоская кепка, а на руках — носки. Я спросил, как он себя чувствует.

— Как заключенный, как замерзший заключенный.

— Я принес вам марки. Вот эта — из Монголии, а вот еще несколько новых из Афганистана.

Коллекционер мигом стащил носки с рук, поблагодарил меня и жадно схватил марки. Он разложил их в ряд и внимательно рассмотрел все до одной через лупу. Хичам кивал головой и что-то бормотал про себя по-арабски, отчаянно щурясь. Рассмотрев последнюю марку, он отложил лупу, посмотрел на меня и сказал:

— Вы доставили старику такое счастье!

Моя фантазия превратить гостевой дом в беседку была навеяна марокканской традицией строить мензе. Посвященные редким моментам свободного времени, они в своем роде являются марокканской версией европейских фолли. Многие королевские дворцы в этой стране имеют такие беседки, спрятанные в саду и укрытые от главного здания сенью деревьев. Они декорированы лучшими образцами беджмата, на крыше — венец из зеленой плитки, называемой кермуд, а из мебели — простые кресла, подушки и ковры.

Переделка гостевого дома из заброшенной развалины в марокканскую беседку представлялась мне не таким уж сложным делом. Нужно было вынести все изнутри, снять ржавое железо с крыши, поменять проводку и трубы. Затем заново оштукатурить стены, выложить полы беджматом, а на крыше выложить зеленой плиткой венец.

Работы должны были начаться в середине апреля. Я набросал план в общих чертах на обороте конверта и передал его строителю из Варзазата. Он запросил за работу так дешево, что никто не мог поверить в это, и меньше всего верил я сам. Тем не менее я нанял его.

Проблемы начались сразу. Осман, прослышав об этом проекте, заявил, что он закончится неудачей. Сторож намекнул, что гостевой домик был покинут не без причины. Когда я спросил его, почему это произошло, он вышел, изображая гнев. Хамза также был настроен негативно. Он отвел меня в сторонку и шепотом предупредил:

— Не совершайте этой ошибки.

— Скажи мне, почему был покинут гостевой дом?

— Этого вам лучше не знать, — ответил он.

— Если дело в джиннах, то вам больше не следует волноваться. В Дар Калифа прибывают экзорцисты.

Сторож замер.

— Когда? Когда они приедут?

— Как только будут готовы.

Поздняя весна перешла в раннее лето, и воздух запах по-другому. Он стал более ароматным, более благоухающим, словно все собиралось измениться к лучшему. Поскольку зима была далеко позади, а впереди — долгие жаркие дни, мое настроение немного улучшилось. Я бродил по пустым комнатам, мечтая о том времени, когда мы сможем в них вселиться. Большая часть отделочных работ была выполнена, хотя многое еще оставалось недоделанным, что мешало нам пользоваться всеми помещениями, и мы по-прежнему вчетвером жили лишь в нашей временной спальне в длинном коридоре.

Однажды утром, когда я писал письма, сидя за своим индийским письменным столом, вдруг зазвонил телефон. Я удивился, кто может звонить так рано. В трубке раздался низкий громкий голос. Звонивший хорошо говорил по-английски. Он спросил, не являюсь ли я родственником Сирдара Икбаля Али Шаха. Я ответил, что я его внук.