Книга Гинекологическая проза, страница 46 – Анна Бялко

– Иди, счас кровь у тебя буду брать на группу.

– Так у меня группа в карте записана, – удивилась Маша. – В консультации брали, да и у вас тут, сколько ж можно.

– Не знаю ничего, так положено, – и Маша сдалась.

Глядя, как нянька споро крутит по тарелочке Машину кровь, определяя группу, Маша, подумав, решила, что нянька, наверно, не совсем нянька – судя по тому, какие достаточно сложные манипуляции она производит самостоятельно. «Наверное, должна быть дежурной акушеркой, – рассуждала она сама с собой. – Интересно, чего она тогда так на людей бросается?»

Определив и записав группу крови, нянька-акушерка вновь наорала на Машу за то, что та не остригла дома ногти, не сняла обручальное кольцо и не побрилась. Маша и сама себя за это ругала, знала ведь, что придется, хотела все это сделать, но потом в суете и страхе забыла. Ворча и бранясь, тетка выдала ей тупые здоровенные ножницы и ржавый станок и указала на душевую кабинку.

Пока Маша возилась там в тесноте, раздался пронзительный звон. Маша не сразу сообразила, что он означал прибытие ее новой товарки по несчастью.

– О, ходют и ходют! – возопила тетка. – Одну не успела оприходовать, а тут вона.

Она не спеша направилась открывать, и скоро Маша различила доносящийся из-за двери уже знакомый ей радушный диалог.

Впрочем, случай с новой роженицей был явно более экстренным, чем Машин, потому что акушерка сама привела новенькую в приемный, усадила на койку и довольно быстро пошла за врачом.

Женщина примерно Машиных лет кулем сидела на койке, согнувшись пополам и держась за живот. Лица ее Маша не видела, но откуда-то из колен доносились сдавленные всхлипы, и Маше показалось, что та плачет. Осторожно подойдя, Маша погладила женщину по плечу, спросила сочувственно:

– Больно?

Женщина подняла голову. Она действительно плакала, глаза были красные, лицо в потеках туши. Переведя дыхание, она с трудом ответила:

– У меня срок… тридцать недель… И схватки сильные… Я упала, и вот…

– Ну ты подожди, – заторопилась Маша, не зная, как утешать в такой ситуации. – Сейчас врач придет… Они что-нибудь сделают… Еще обойдется… У меня тоже раньше началось, врач сказал – остановят.

– А у тебя какой срок? – со вспыхнувшим интересом спросила женщина. – Тебя как звать?

– Маша. У меня тридцать шесть. Почти тридцать семь, – добавила она тут же, из каких-то суеверных соображений не желая на себя наговаривать даже ради успокоения плачущей.

– А я Ира. Нет, у меня не остановят, уже сильно очень. Только бы ребенка спасли, – и Ира снова заплакала.

– Ты не плачь, постарайся успокоиться, – затеребила ее Маша. – А у тебя еще дети есть?

– Есть. Сын. А я так дочку хотела, – Ира зарыдала в голос. – У меня девочка, дочка, – с трудом выговаривала она.

Тут в комнату вбежала акушерка Нина Петровна и за ней два врача. Все втроем они засуетились вокруг Иры, и Маша сочла за лучшее отойти и не лезть под ноги. Сев в отдалении на одну из коечек, она стала ждать, пока у кого-нибудь дойдут руки и до нее.

Снова раздался звонок. Через какое-то время на сцене появилась новая роженица, на этот раз почти девочка – первые роды, девятнадцать лет. Иру только что увели, и Нина Петровна занялась новенькой, крича не нее еще громче, чем раньше на Машу – девочка боялась и слово в ответ сказать.

Маша поняла, что если не хочет просидеть тут всю ночь, надо как-то напомнить о себе. Перебив особенно звучную тираду акушерки, она потребовала, чтобы с ней тоже что-нибудь делали, например, сменили бы ей драный халат, а нет – отправили бы уже в отделение.

Онемев на секунду от Машиной наглости, да еще в присутствии другой больной, акушерка обрушилась затем на нее, как девятый вал:

– Приперлась тут в патологию ложиться, да еще права качает, тебе что, ты тут как огурчик, а эти девочки у меня в родах, потерпишь, не сахарная!

– Да уж конечно, – не сдавалась Маша. – Я тут рожу, вы не заметите. Врач что сказал?

То ли Нине Петровне надоело ругаться с Машей, то ли смелость и вправду города берет, но она вдруг подошла к телефону, стоящему тут же на столе, набрала три цифры на диске и сказала в трубку:

– Родильное? Пришлите кого-нибудь, у меня тут женщину к вам забрать надо. Да, Юра смотрел. Говорит, схватки. – При этих словах она окинула Машу скептическим взором и повесила трубку.

Минут через пять в комнату вошла симпатичная белокурая сестричка, взяла со стола машину карту и увела Машу с собой.

Они прошли по длинному темному коридору мимо каких-то дверей, нагроможденных друг на друга загадочных предметов и толстых труб. Маше стало ясно, что при ходьбе ее одежды распахиваются абсолютно непристойным образом, и страшно жалела, что не настояла на выдаче других. Где-то в простенке вдруг открылся грузовой лифт, они шагнули в него, сестричка нажала кнопку, и агрегат загудел, подымая кабину вверх…

Лифт остановился. Следуя за сестричкой, Маша вышла из него и оказалась перед стеной из толстого зеленого стекла, на которой горела красными буквами надпись: «Родильное отделение. Стерильно. Посторонним вход воспрещен».

Сестричка потянула на себя дверь и пропустила Машу внутрь. Родильное отделение представляло из себя большой зал, левая часть которого была нарезана перегородками, не достающими до потолка, на несколько закутков-пеналов, а в правой, более темной, стояло несколько письменных столов, диван, кресла, конторская стойка, какие-то медицинские шкафы и холодильник – и суетилось несколько человек в белых халатах. И был крик.

Крик был везде – он плыл над помещением, окутывал его, проникая во все уголочки. Собственно, крик не был единым, он распадался на многоголосые стоны, всхлипы, причитания и вопли, связные и бессвязные, тихие и громкие, но все они, разнообразные, как бы сплетались в один непрерывный вой, монотонный и ужасающий.

Впрочем, ужасающий только для непричастных. Маша даже почти не испугалась – ей уже приходилось рожать и она помнила свои ощущения по этому поводу. Когда кричишь – легче. Первые роды обошлись у нее – счастливицы – довольно легко, она рожала всего часов шесть и не успела ни намучиться, ни накричаться, но хорошо помнила свою тогдашнюю соседку по палате, рожавшую вторые сутки – та даже кричать уже не могла, только стонала при каждом вдохе, а Маша, жалея ее, собственной боли почти не заметила.

Сестричка тем временем провела Машу в ближний ко входу пенальчик. Тут стояло четыре кровати – по две вдоль стенки. На одной, дальней, кто-то лежал. Сестричка указала Маше на дальнюю кровать у противоположной стены и шепотом сказала:

– Вы устраивайтесь пока, я сейчас к вам приду, укольчик сделаю. У нас шумно, конечно, но вы постарайтесь поспать.

Маша легла на сыроватую простыню, укрылась тоненьким байковым одеялом и только сейчас поняла, как ноет от усталости тело. Опять всплыла боль в пояснице, теперь она разошлась по всей спине до плеч. Только ребенок не возился, но как раз лучше бы было наоборот. «Эй, там, малыш, ты где?» – неуверенно окликнула его Маша. Бесполезно. «Впрочем, дитя и в лучшей обстановке на зов не откликалось, – сказала себе Маша, не давая страхам разгуляться вновь, – а тут мы как-никак под присмотром».