Книга Белый тигр, страница 16 – Аравинд Адига

— Она ведь из другой касты, слыхал? Она христианка.

— Да ты что!

— Точно!

— И он на ней женился?

— Они поженились в Америке. Стоит нам, индийцам, попасть туда — все, касты побоку, — сказал непалец. — Старик был категорически против. Да и ее родня тоже не очень обрадовалась.

— Так как же они поженились-то?

Непалец уставился на меня:

— Подслушиваешь?

— Нет, сэр!

* * *

Однажды утром в комнату водителей постучали. Я вышел. У двери стояла Пинки-мадам с двумя ракетками в руке.

Одна ракетка предназначалась мне.

Во дворе меж двух столбов была натянута сетка; хозяйка встала по одну сторону, я — по другую. Она ударила по волану, он высоко взлетел и упал к моим ногам.

— Эй! Шевелись! Отбивай!

— Простите, мадам. Приношу свои извинения.

В бадминтон я играл впервые в жизни. Стукнул ракеткой по волану и угодил прямо в сетку.

— Да, толку с тебя никакого. Где другой шофер, как там его?

Рам Парсад был тут как тут. Уж он-то неплохо умел играть.

Я смотрел, как четко он подает, как отбивает удар за ударом, и внутри у меня все кипело.

Существует ли ненависть, сравнимая с ненавистью слуги номер два к слуге номер один?

Да, мы жили в одной комнате, но ни единым словом не перекинулись, ни тебе «Привет, как дела», ни «Как поживает твоя матушка?». Всю ночь от него исходил жар — я знал, что даже во сне он поносит меня последними словами и призывает проклятия на мою голову. Каждое утро он начинал с того, что кланялся картинкам, изображающим шестерых богов, бормотал «Ом, Ом, Ом» и при этом искоса поглядывал на меня, как бы говоря: «А ты чего не молишься? Наксалит, да?»

Однажды вечером я отправился на базар, купил полдюжины самых дешевых фигурок, представлявших Ханумана и Раму, принес домой и поставил у нас в комнате. Богов у нас теперь было поровну, и мы усердно молились своим божествам каждое утро. Охранник-непалец был с Рамом Парсадом не разлей вода. Врывается как-то к нам и бух на пол большой пластиковый таз.

— Собачек любишь, деревенщина?

И зубы скалит.

В доме жили два шпица — Куддли и Пуддли, так их звали. По разумению богатых, их собачкам следует прислуживать, будто людям, и холить, и лелеять, и выгуливать, и даже мыть! Угадайте, кому выпало мыть барбосов? Я становился на колени, и намыливал шавок, и взбивал пену, и как следует промывал им шерсть, и вытирал, и сушил феном. Потом брал псов на поводок и отправлялся на прогулку. Хожу с собаками по двору, а этот наш непальский король сидит где-нибудь в тенечке и орет-распоряжается:

— Не дергай за поводок! Они не тебе чета! Совсем других денег стоят!

Закончу с Куддли и Пуддли, понюхаю руки —дряблой кожей не пахнет! Псиной зато разит.

Как-то раз мистер Ашок зашел ко мне в гости. В нашу, то есть, комнату. В дверях ему пришлось нагнуться: проем был рассчитан на коротышек-слуг, не на здоровяка вроде него. Зашел, принюхался, подозрительно оглядел потолок...

— Какой ужас, — говорит.

А я-то и внимания не обращал на отстающую клочьями краску, на паутину по углам. Если бы не хозяин, так бы и не замечал.

— Что это здесь так воняет? Окна открой.

Он сел на кровать Рама Парсада, пощупал постель. Похоже, твердая. Мою зависть к соседу как рукой сняло.

(И я словно увидел комнату глазами мистера Ашока, коснулся его пальцами постели, втянул в себя воздух его ноздрями. Я уже впитывал в себя своего хозяина!)

Он рассеянно смотрел на меня и одновременно куда-то в сторону, будто был в чем-то виноват.

— Подыщем вам с Рамом Парсадом спальню получше. С отдельными кроватями. Хоть какое-то уединение.

— Прошу вас, не беспокойтесь, сэр. Я и так словно во дворец попал.

У него вроде как полегчало на душе. Он наконец посмотрел на меня:

— Ты ведь из Лаксмангарха, да?

— Да, сэр.

— Я родился в Лаксмангархе. Но меня сразу увезли. Ты тоже там родился?

— Да, сэр. Родился и вырос.

— На что это место похоже? — И добавил, прежде чем я успел ответить: — Должно быть, там красиво.

— Истинный рай, сэр.

Он оглядел меня с головы до ног, как я его в свое время, когда попал в этот дом.

В глазах его сквозило удивление: как это одна и та же земля, солнце, вода могли породить двух представителей рода людского, столь различных между собой?

— Хочу съездить туда сегодня. — Он поднялся с кровати. — Поглядеть на родные места. Ты сядешь за руль.

— Да, сэр!

Домой! Да во френче, да за рулем машины Аиста, да на короткой ноге с его сыном и невесткой!

Я был готов пасть ниц и целовать ему ноги!

Аист собирался было отправиться с нами — с каким триумфом я бы въехал в деревню, — но в последнюю минуту передумал. И вот мистер Ашок, Пинки-мадам и я сели в «Хонду Сити» и отправились в путь, держа курс на Лаксмангарх.

Я вез супругов впервые в жизни — доселе только Раму Парсаду выпадала такая честь. Норовистая, своевольная машина была мне в новинку, и я молил богов, чтобы чего не напортачить.

С полчаса они молчали. Женщина была очень сердита. Я это почувствовал, сам не знаю почему. Температура, что ли, в машине поднимается, если атмосфера напряженная.

— Чего ради мы едем в такую глушь, Ашоки?

Заговорила, наконец!

— Это мои родные места, Пинки. В этой деревне жили мои предки. И я там родился, только отец отправил меня подальше еще мальчишкой — из-за коммунистов-террористов. Я подумал, тебе будет интересно...

— Так когда мы уезжаем? — спросила она ни с того ни с сего. — Когда возвращаемся в Нью-Йорк?

— Я еще не решил. Скоро.

Она помолчала минутку. Ушки у меня были на макушке. Если молодые вернутся в Америку, на кой нужен второй водитель? Со мной-то что тогда будет? Она молчала, но, клянусь, я расслышал, как скрипнули ее зубы.

Мистер Ашок мурлыкал песенку из фильма и не замечал, что творится с женой.

— Полное блядство!

— Ты о чем, Пинки?

— Ты лгал, что мы вернемся в Америку, — ведь так, Ашок? Ты и не собираешься уезжать.

— Не надо при шофере, Пинки. Потом поговорим. Я тебе все объясню.

— Да при чем тут шофер! Он слуга, и только. Опять норовишь от разговора увильнуть...

Сладкий цветочный аромат поплыл по салону, и я уже знал, что она пошевелилась, поправила на себе одежду — ведь это запах ее тела щекотал мне ноздри.