Книга Часть целого, страница 162 – Стив Тольц

Никому не понравилось бы иметь на борту больного. Подобное путешествие требует резерва жизненных сил и выносливости. И какого бы вероисповедания ни был человек, умирающий в любой религии — дурное знамение. Видимо, поэтому другие беженцы не хотели делиться с нами продуктами. И дело было не в болезни отца — мы источали запах чужаков. Про нас знали, что мы — австралийцы и заплатили огромную сумму, чтобы нелегально попасть в собственную страну. Их разум оказался неспособен это понять.

Как-то ночью меня разбудил крик:

— Какого черта вы до сих пор здесь торчите? — Я открыл глаза и увидел: над нами стоит капитан. Он курил сигарету. Его лицо показалось мне воплощенным из дешевого романа, на который у меня не хватило терпения, чтобы его прочитать. — Все равно ему не выдержать, — продолжал капитан, а сам тем временем пихнул отца ногой в живот. — Придется его выбросить за борт.

— Я тебя самого выброшу за борт, — ответил я.

За нами встал один из беженцев и что-то закричал на неизвестном мне языке. Капитан попятился. Я повернулся к защитнику — он оказался примерно одного со мной возраста, с большими красивыми глазами, даже слишком крупными для его вытянутого лица. У него были длинные вьющиеся волосы и длинные загибающиеся ресницы. Все в нем было длинное и вьющееся.

— Говорят, ты австралиец, — заявил он.

— Точно.

— Я бы хотел взять себе австралийское имя. Можешь придумать?

— Хорошо… конечно. Например, Нед.

— Нед?

— Ну да, Нед.

— Решено. Теперь я Нед. Пожалуйста, окликни меня новым именем, посмотрим, обернусь я или нет.

Он отвернулся, и я для проверки крикнул: «Шейн!» Он не попался. Я испробовал Боба, Генри, Фредерика и даже Хот-пэнтис-21 [51] . Он не шелохнулся. Но когда я крикнул «Нед!», мой новый знакомый обернулся и радостно оскалился.

— Спасибо, — вежливо поблагодарил он. — Можно задать вопрос?

— Валяй.

— Почему ты здесь? Нам всем интересно.

Я оглянулся. Остальные тоже выползли из трюма прочистить ночным воздухом свои загрязнившиеся легкие. Отца лихорадило, он потел. Нед показал мне мокрую тряпку:

— Можно?

— Давай.

Он приложил ее колбу больного. Отец тяжело вздохнул. Другие пассажиры забросали Неда вопросами, он им отвечал, затем махнул рукой. Они приблизились, сгрудились вокруг нас и выплеснули на наши уши ушат ломаного английского. Эти странные второстепенные персонажи появились в эпилоге человеческой жизни с намерением разобраться, что к чему.

— Как тебя зовут? — спросил Нед у отца.

— Я Мартин. А это Джаспер.

— Так почему, Мартин, ты плывешь в Австралию таким образом?

— Меня там не ждут, — тихо проговорил отец.

— Что ты натворил?

— Совершил серьезные ошибки.

— Кого-нибудь убил?

— Нет.

— Изнасиловал?

— Нет. Я не из той породы. Речь идет о финансовой… неосмотрительности… — Отец моргнул. Пусть бы он убил или изнасиловал. Эти преступления по крайней мере стоили бы его жизни, а может быть, даже и моей.

Нед перевел остальным слова «финансовая неосмотрительность», и, словно по мановению руки, раздвинулся тяжелый занавес облаков, и лунный свет упал на обескураженные физиономии наших попутчиков. Глядя на то, как они смотрят на нас, я задавал себе вопрос, а имеют ли они хоть малейшее представление, что их ждет в Австралии? Наверное, они знали, что им предстоит жить в подполье и их будут использовать в борделях, на фабриках, на стройках, на ресторанных кухнях и в индустрии моды, где им предстоит так много шить, что они сотрут пальцы до кости. Но я сомневался, что они в курсе новомодного соревнования между политическими лидерами, где каждый хочет показать, что в области иммиграционной политики он круче других. Такого не пожелаешь встретить в темном переулке. Или что общественное мнение уже настроено против них, потому что даже если человек бежит, чтобы спасти свою жизнь, ему, прежде всего, необходимо отстоять в очереди, и что в Австралии, как и везде, преуспели в искусстве произвольно судить, кто кого важнее.

Если они и знали об этом, у них не было времени на размышления. Выжить в подобном путешествии было задачей первой необходимости, и отнюдь не легкой. Чем дольше мы плыли, тем становилось труднее. Припасы подходили к концу. Ветер и дождь терзали траулер. Высокие волны каждый момент грозили перевернуть суденышко. Временами мы не могли оторваться от поручней, иначе нас бы выбросило за борт. Мы чувствовали себя к Австралии не ближе, чем в начале пути, — трудно было поверить, что наша страна вообще существует. Да и другие страны тоже. Океан становился все необъятнее, он покрывал всю землю. Небо тоже делалось больше и выше, растягивалось так, что, казалось, вот-вот разорвется. Наш кораблик был самым крошечным из всего сотворенного, а мы — бесконечно малыми величинами. И еще больше сморщились от голода и жажды. Жара окутывала нас, как одна на всех жировая прослойка. Многих лихорадило. Раз или два мы замечали землю, и я кричал капитану прямо в барабанную перепонку:

— Ради Бога, поворачивай туда!

— Это не Австралия.

— Какая разница? Земля — суша! Там мы хотя бы не утонем.

Но мы плыли вперед, оставляя в океане пенный, пузырящийся злобными намерениями след.

Удивительно, насколько спокойно ведут себя человеческие животные в подобных обстоятельствах. Я бы ни за что не поверил. Мне казалось, мы будем грызть друг друга, утоляя голод человеческой плотью, а жажду — кровью наших братьев. Все слишком устали. Конечно, хватало слез и горького разочарования, но разочарования тихого и печального. Мы были настолько мелкими и хрупкими существами, что потеряли способность активно протестовать.

Большую часть времени отец без движения лежал на палубе, напоминая набитое игрушечное пугало из тех, какие дарят детям на Хэллоуин.

Я тихо гладил его по лбу, но у него хватало сил лишь на то. чтобы жестом показать, что я ему мешаю.

— Я умираю, — горько ронял он.

— Еще парадней, и я к тебе присоединюсь, — отвечал я.

— Извини. Но я же тебе говорил, чтобы ты со мной не ездил. — Он прекрасно знал, что ничего подобного он не говорил.

Отец пытался изобразить раскаяние за то, что эгоистично связал мою судьбу со своей. Но меня он обмануть не мог. Я знал то, чего он никогда бы не отважился признать: он до сих пор не расстался со своей прежней болезненной манией и считал, что я — преждевременная инкарнация его, еще живого, и, если я умру, он останется жить.

— Джаспер, я умираю, — повторил он.

— Господи, да оглянись вокруг! Здесь все умирают! Скоро каждый из нас окажется на том свете!