Книга Леопард на солнце, страница 54 – Лаура Рестрепо

Согласно установившейся традиции, во все вторники, как только кончается фильм – около полуночи – адвокат встает и уходит. На этот раз – нет. Он затягивает визит, тянет время, пытаясь принять решение: дать журнал Алине или это будет только бесполезная жестокость? Он склоняется к «да», просит Алину дать ему еще кофе, склоняется к «нет», говорит о футболе, пожалуй, «да», – он говорит, что устал и откидывается на спинку кресла, нет, конечно, «нет», – он поднимается, чтобы идти.

В последнюю минуту он отваживается, достает журнал из кейса жестом, который задуман как спокойный, но получается театральным. «Ты уже видела это?» – спрашивает он торжественным тоном, хотя пытается заставить свой голос звучать естественно.

Она берет журнал, просматривает его, натыкается на фотографии убийства, потом – на фотографии дня рождения, и ее серые глаза наливаются слезами. Сначала она плачет, сдерживаясь, потом навзрыд.

– Зачем ты мне это показываешь? – возмущается Алина. – Сейчас ты уйдешь и оставишь меня расстроенной.

– Если хочешь, я не уйду, – поспешно говорит он, обнимая ее.

Они вместе садятся на обитый кретоном диван; она жарко всхлипывает, прислонившись к его плечу, слезы заливают его новую рубашку; он решается погладить ее волосы с благоговением, замаскированным под покровительство, он осушает ее лицо платком и дает ей его, чтобы она высморкалась, он притягивает ее к себе и нежно баюкает, ее и ее ребенка, и медовые реки струятся в его душе.

– Значит, ход был удачным…

Мед и млеко струятся по жилам Мендеса, когда он ощущает, как ее вздрагивающее отягченное тело прижимается к его телу. Постепенно рыдания стихают, и она начинает успокаиваться: следует продолжительный период всхлипов, затем они переходят в слабое подергивание, прерываемое вздохами, и на конечной стадии оно завершается меланхолической дремой, возвращающей ее покрасневшим глазам спокойный серый цвет.

Теперь Алина дремлет, по-прежнему на плече адвоката, и ему кажется чудом, что минуты идут, а она не отодвигается, словно решила свить себе гнездышко на его большом и рыхлом сорокалетнем теле.

– Мне предлагают хорошее место в Мексике, – роняет он невзначай. – Тебе нравится Мексика?

– А теперь еще и ты уедешь! – негодует она, и плач едва не начинается снова.

«Но я возьму тебя с собой, если хочешь», – уже готов сказать Мендес, но медлит: это прозвучало бы отвратительно корыстно. Лучше подождать до завтра, или до послезавтра. Сейчас надо только лелеять ее в объятии, обожать без слов, гладить ее каштановые волосы, неторопливо, без вожделения, пока она не скажет, что устала и хочет идти спать.

– Так пробило два часа ночи. Мендес вышел, убежденный в своей победе. Наконец он завершил кропотливое вышивание последним стежком. Оставалось только закрепить его прочным узлом. Но он счел разумным отложить это до другого дня.

– На улице он взял такси и попросил отвезти его в свой отель. Он был так счастлив, что заплатил таксисту двойную цену.

Уже четыре часа утра, но адвокат вертится в постели, не в силах заснуть от возбуждения. Его ожидание так лихорадочно, что у него горят виски. Он мысленно переживает раз за разом недавнюю сцену, чтобы убедиться, что она произошла, чтобы запечатлеть ее в памяти. Его пальцы вспоминают гладкость Алининой кожи, его ноздри помнят земляничный запах ее шампуня, он все еще чувствует на шее влажное тепло ее дыхания, а спина еще хранит ощущение тепла ее длинных и прекрасных рук.

Вдруг его прерывает внезапный телефонный звонок. «Это Алина», – инстинктом чувствует он.

– Это была Алина?

– Да, да, она.

Мендес снимает трубку и произносит сдавленное и влюбленное «Алло» – оно идет из глубины его души, выражая безмерное обожание, бесконечную признательность, обещание вечной любви.

– Я только что звонила Мани, – говорит Алина. – Потому что я хочу вернуться к нему.

– Что?!

Алина повторяет только что сказанные слова.

– Ты с ума сошла? Хочешь, чтобы твой ребенок рос среди убийц, и чтобы его тоже убили? – адвокат повышает голос, теряет контроль над собой; он употребляет слова, каких никогда прежде себе не позволял; он чувствует ужасную боль в груди, словно от инфаркта. Он пытается вновь обрести достоинство и добавляет: – Подожди, не предпринимай ничего, если хочешь, я сейчас же к тебе приеду…

– Уже ничего не поделаешь, – ее голос гулко звучит в его ухе, как погребальный колокол. – Я уже позвонила ему. Надеюсь, что ты по-прежнему будешь моим другом…

«Что ты по-прежнему будешь моим другом», – слова со свистом пролетают по телефонному кабелю, вонзаясь в сознание Мендеса, как отравленные иглы.

– Почему ты это сделала? – еле шепчет он в смертельной тоске.

– Убийство Темного было ужасно, и оно, и все другие убийства… Но его совершил не Мани. Он уже давно никого не убивает. Он изменился, понимаешь? Он изменился ради меня…

* * *

– Бедняга адвокат, выстрел произвел сильную отдачу. Журнал оказал воздействие, но не в том направлении.

– Когда Мендес вышел из ее квартиры, Алина улеглась на кровать с журналом в руках. Два часа она рассматривала фотографии, но не те, что с убийством, а те, где день рождения. Она видела Мани красивым, богатым, элегантным, изысканным. Не похожим на того головореза, каким был ее муж. Видела почтенных людей вокруг него. Ни одного – при оружии. Никого из его парней с пистолетами, даже Тина Пуйуа не было. Она видела Мани таким, каким всегда мечтала его видеть, за исключением одной детали: он был с другой женщиной. Не иначе как она подумала: «Мне слезы, а ей розы».

– Так, значит, ревность оказалась сильнее страха…

– Ревность была последним толчком. Но еще с известного праздника в колониальном особняке ее манила надежда, что ее муж, пожалуй, стал честным и порядочным. Что он бросил войну и Барраганы ему больше не враги.

* * *

– Когда Нандо узнал об убийстве Темного, гнев его был страшен. Но он загнал его внутрь: не было ни сцен, ни стенаний. Уже порядочно дней и ночей он просидел у гаража, поджидая появления Фернели, а тот нагрянул и ликвидировал братца. Прямо насмешка.

– И что же Нандо, убил он Мочо с его папашей и сыном? Мучил он их перед смертью, как обещал?

– Нет. Его люди хотели, но он отказался. Бешенство не ослепило его. Про себя он решил: это, мол, не людское предательство, а подвох судьбы. Так что он продолжал ждать Фернели на прежнем месте, с еще большим упорством и постоянством, чем раньше. Он не сдвинулся с места даже, чтобы пойти на похороны. Макака обмыла труп Раки, одела его и положила в гроб. Только она могла это сделать, потому что больше никто его не любил.

– А Нандо горевал о его смерти?

– Он бесился, но не горевал.

Стремление стереть Фернели с лица земли поглотило его целиком, не оставляя ему роскоши думать или ощущать что-либо иное. Он не покидает своего «Сильверадо», надежно спрятанного в двух квадрах от указанного гаража. Нандо расставил целую сеть наблюдателей, чтобы ему дали знать, едва жертва появится. В машине он курит, ест и спит. Но спит он плохо – сидя в неудобной позе, чутко и напряженно: очки «Рэй-Бэн» с инкрустацией и во время сна остаются на его боксерском носу, оружие при нем, а его большая башка с открытым ртом свешивается на грудь. Во сне он видит кошмары, от которых хрипло вскрикивает, а его глаза вращаются за черными линзами и под закрытыми веками. В одних снах ему является белокурая Милена, она уходит от него все дальше: этот кошмар из самых заурядных. Есть и поинтересней: в них появляется Дядюшка, отшельник пустыни, духовный наставник Барраганов и Монсальве, старик, временами теряющий разум от приступов артериосклероза и столь ветхий телом, что уже почти превратился в некое дуновение, в чистое ничто, окутанное космами и тряпьем.