Книга Неподвластная времени, страница 18 – Анхела Бесерра

24

Неужели это был голос Мазарин? Или воображение решило сыграть с ним злую шутку? Кадис почти не сомневался, что девичий голосок, звавший кошку, принадлежал его ученице. Он поднял глаза к окну, но там никого не было.

Услышав зов хозяйки, кошка, увивавшаяся у его ног, шмыгнула в заросли лаванды, окружавшие таинственный дом, и вскочила на подоконник.

Кадис решил подать голос:

— Мазарииин...

Вдалеке залаяла собака. Кадис позвал громче:

— МАЗАРИИИН...

Его крик пронзил тишину студеной ночи и заметался по улице Галанд в поисках собственного эха. Из окна соседнего дома высунулся какой-то сонный господин и угрожающе прошипел:

— ТСССС!

Услышав голос Кадиса, Мазарин несказанно удивилась. Откуда он узнал, где она живет? От одной мысли о близости учителя болезнь мгновенно ушла, уступив место жгучей радости.

На колокольне Нотр-Дам запели колокола, знаменуя приближение рассвета, но небо оставалось темным, низким и мрачным. В душе девушки звенели хрустальные колокольчики. Ее наставник, тот, кого она хотела увидеть больше всех на свете, пришел на порог ее дома. Мазарин распахнула окно и уже собиралась отозваться, но тут ее настиг новый приступ кашля.

— Мазарин... Это ты?

Кашель не давал ей говорить.

— Господи, да ты заболела! Дома кто-нибудь есть?

Мазарин смогла ответить не сразу. Убедившись, что ей лучше, Кадис заговорил снова:

— Ты одна?

Девушка кивнула.

— Можно мне войти?

Поколебавшись несколько мгновений, Мазарин бросила Кадису связку ключей, чтобы тот отпер ажурную калитку. Когда художник поднялся на крыльцо, она нажала на кнопку электронного замка.

— Входи.

Кадис огляделся по сторонам. В доме царил густой полумрак. В просторной гостиной было холодно, антикварная мебель и гардины со старомодными кистями навевали мысли о позапрошлом веке. С потолка свешивалась помпезная хрустальная люстра, покрытая толстым слоем пыли. Кадис скользнул взглядом по книжным полкам, на которых дремали старинные тома и фарфоровые фигурки, стараясь отыскать признаки отлаженного семейного быта. Тщетно. В квартире витал дух застарелого, безнадежного одиночества.

На верху лестницы, ведущей на второй этаж, возникло чудесное видение: Мазарин, босая, в белой сорочке, боровшаяся с мучительным кашлем.

— Мне так жаль, — произнес Кадис, поднимаясь по ступенькам. — Почему ты не сообщила мне, что заболела?

Хрупкое тело его ученицы сотрясали чудовищные спазмы. Но, несмотря на них, девушка по-прежнему была прекрасна. Растрепанные волосы и растерянный вид делали ее похожей на очаровательного сонного ребенка. Кадис прижал Мазарин к груди, вдохнув запах влажных простыней. Прикосновения к хрупкому тельцу под тонкой тканью сорочки вызывали у него вожделение и в то же время отеческую нежность. Этого еще не хватало. Кадис постарался прогнать незнакомое прежде чувство. Считать Мазарин дочерью ему не хотелось. Уж лучше желать ее, как прежде. Встреча во мраке, в странном, безлюдном месте рождала в нем неизъяснимое волнение.

— Девочка моя, как же я по тебе скучал!

Несмотря на слабость, Мазарин не растаяла в объятиях своего учителя. Разве можно было так легко простить того, кто бросил ее одну под дождем!

— Откуда ты узнал, где я живу?

— Это и мой квартал.

— Ты что, тоже здесь живешь?

— Теперь уже нет. Но я прожил много лет на Сен-Андре-дез-Арт, и это до сих пор мой любимый район. А сегодня я пришел сюда, чтобы найти себя.

— Найти себя?

— Ну да. Тому, кто потерялся в лабиринте своей души, остается только искать выход во внешнем мире. И куда же приводят нас поиски? Как ни странно, туда, где мы жили, когда были никем.

— Значит, ты потерялся?

— Чем старше становишься, тем чаще теряешься. Зрелость вовсе не гарантия мудрости, малышка.

— Отчего ты чувствуешь себя потерянным? — спросила Мазарин, обхватив тонкими пальцами шершавые руки живописца.

Кадис не нашел что сказать. Ответ на этот вопрос представлялся таким сложным и туманным, что он предпочел промолчать и отправиться за Мазарин в ее комнату.

— Ты больна, тебе нужно отдохнуть. Я посижу с тобой, пока ты не заснешь.

— Тогда я вообще не буду спать.

— Какая ты красивая! И все же тебе надо поспать. Я старше, и ты должна меня слушать.

Мазарин улыбнулась, окончательно позабыв о своих обидах. Она нырнула в постель и подвинулась на край, освобождая место подле себя.

— Иди, ляг со мной.

Кадис снял пальто и подвинул к изголовью стул.

— Не выдумывай. Я только посмотрю, как ты засыпаешь.

— Иди ко мне. — Мазарин протянула к нему руки.

Кадис повиновался. Он очень устал. Разувшись, художник молча улегся рядом с девушкой. Тепло, исходившее от ее тела, прогнало уличный холод, а с ним и тоску. Мазарин пробуждала в Кадисе бесконечную нежность и неуемное желание. Художник тихонько обвел кончиком пальца тонкий девичий профиль; его возюбленная была сама юность, сама чистота. Дерзость и гармония. Ясные глаза радостно вспыхивали навстречу его ласкам. Ее лицо напоминало свежий цветок жасмина, смежавший на ночь лепестки. На щеках горел жаркий румянец. Страсть живописца была из тех, что пробуждают к жизни и причиняют немыслимую боль.

Он хотел погрузиться в ее тело, пить ее молодость, но что-то его останавливало. Кадис чувствовал — стоит ему утолить свою страсть, и все рухнет. Кончится и творчество, и жизнь.

Прежде ему не доводилось переживать такое ни с одной женщиной.

В самые безумные его годы желание шло рука об руку с пресыщением. Кадис находил модель, писал ее, влюблялся, познавал и забывал. Капризы исполнялись, голод плоти утолялся, а муки были игрой, и не более. Кадис привык немедленно получать то, что хочет.

Лаская Мазарин, художник мельком взглянул на стену. И увидел себя самого, молодого, отчаянного, излучавшего силу и уверенность. Страница прошлого, им резанная из книги и бережно вклеенная в мечты юной девушки.

Другой Кадис смотрел на него с фотографии, щурился от табачного дыма и казался куда более живым, чем он сам теперешний.

Куда делся этот человек вместе со всеми своими идеалами? Неужели ушедшая молодость навсегда забрала их с собой?

Такова реальность, а все прочее — сон, наваждение и пустые мечты.

Но разве то, что заставляет его каждое утро подниматься с постели, не пустая мечта?

Все знать, все понимать и все равно упорно стремиться к несбыточному.

Оставалось только с горечью взирать на то, что не будет принадлежать ему никогда. Жизнь Кадиса обернулась бесконечным мороком. Безнадежной борьбой, обреченной на поражение. И то, что его плоть до сих пор не начала гнить, вовсе не означало, что он и вправду жив.