Онлайн книга «Птичий грипп»
|
– Фонограмму, – ехидно заметил Вивиорский. – Вот! – обрадовался Кондратий. – В рот… – махнул рукой Соловей. – Дениска, да не обижайся ты. Одно дело делаем. Все на троих. Почему Витя берет третью часть? А? Любопытно? Это не твое дело. Он мне нужен. Это наше с ним дело. Ты че, в накладе, в обиде? Да на своем этом… шоу-бизнесе никогда таких денег не понюхаешь! А? Звезда на льду! Ха-ха! Органы свежие и здоровые. Что может быть дороже? Какое золото? – Я не спорю, Кондратий Викторович, – сказал певец. – Ничего. На следующих выборах изберем тебя в депутаты, – хмыкнул Кондратий. – Хочешь? – Как скажете. – Правильный ответ. Витя у нас контактер… Этот… Ты кто, Витя? – Медиум, – тонким голосом назвался Вивиорский. – Так… – неопределенно согласился Кондратий. – Че, медиум, во фракции с утра? Коротко давай… – Вице-спикер звонил опять Славе. Липкин спелся с Костомаровым. Лесин дерзит. Половина не пришла на пленарку. Савичеву надо вообще придушить… – Все как всегда. Ясный хрен. – Придушить? – спросил Певец. – Не встревайте не в свое дело! – холодно попросил Вивиорский. – Дениска! – Кондратий ударил певца по плечу. – Да это он шутит так. Кто ж депутата будет душить? Шуток не понимаешь, родной мой? – Знал бы кто-нибудь, чем мы промышляем, – вдруг сказал певец задумчиво. Зависла короткая тишина. – А чем мы промышляем? – с аппаратной любезностью спросил Вивиорский. Кондратий напряженно молчал. – Кто-нибудь? Узнал? – Он открыл и оставил открытой пасть, мокрую, набитую зубьями, и согнулся, точно готовясь к прыжку. – Ты меня огорчил. Кто-нибудь – это… Это кто? Какашки тети Маруси под окном шестого этажа… Или парни? Вова герычем торговал в 92-м, Слава нарик конченый, Боря детей расчленял, трахал и убивал, видео есть… – Какой Боря? – тупо спросил Певец. – Борис Николаевич Ельцин? Кондратий опешил. И тут же взорвался адским хохотом. Он обхватил лицо руками. Он хохотал, захлебывался, сквозь пальцы заструилась пена, он рычал, хохоча… Укусил себя за палец. – Сука! Больно! Сука! Не могу! Витя, дай ему в ухо! Сука! Насмешил! А? – Другой Боря, – не меняя мрачно-отстраненного выражения лица, сквозь рев начальника заметил Вивиорский. – Живой пока. Услышав это замечание, Кондратий взорвался новым раскатом хохота, он сместил руки к седой шевелюре, вцепился себе в волосы, лицо его покраснело. Оно плясало, как мешок со смехом, дребезжащий, красно-праздничный… – Ладно, – внезапно Кондратий перестал, огладил седую прическу и в секунду вернул себе спокойный оттенок одутловатого лица. – Поколдуем? А то у меня еще Совбез в шесть. Соловей взял листок с фамилиями и положил рядом на кожаный подлокотник. Вивиорский проворно встал из глубокого кресла, наклонился к кейсу, стоявшему тут же, отомкнул замок и принялся вынимать и класть на стол все нужное. Блюдо с черными знаками – точкой ровно посредине и стрелкой от точки. – Фарфор? – придирчиво осведомился Кондратий, схватив блюдце и вертя. Поднес ко рту и звякнул зубами о краешек. – Как положено, – усмехнулся Вивиорский, вытащил трубкой скатанный лист ватмана. Расстелил на столике. На ватмане был черный круг. Мошкарой по кругу черным цветом роились буковки и циферки. Кондратий сунул блюдце в руку Вивиорскому и поежился: – На. Клади сам. Мудрец на мою голову… Грех делаем. Вивиорский с бдительностью медицинского работника вложил блюдце в нарисованный кружок. Вскочил, стремительно подлетел к включателю, убавил свет, вернулся на место. Трое сидели молча, утопая в креслах. – Поехали, что ли… – мутно прорычал Кондратий. – А то у меня… в шесть… Кондратий решительно тряхнул большой головой и положил две тяжелые пятерни на край блюдца. Потом съехал кистями чуть назад, оставив на блюдце задубевшие концы пальцев. Певец мелодично уронил свои пухлые пальчики с розовыми лодочками ногтей. – Маникюр, педикюр… – невнятно проурчал Кондратий. Положил пальцы Вивиорский, длинные, смуглые. – Худые, прям глисты, – сонно оценил Кондратий. – Ты че, Витя? – Молчим, – нейтральным голосом опытного хирурга оборвал Вивиорский и крепко закрыл глаза. Кондратий обрушил веки. Певец веки смежил. Замолчали. Молчали минуту. Молчали две минуты. Еще молчали. Внезапно заговорил Вивиорский, гортанным высоким голосом. Голосом плаксы. Голосом, полным несчастий: Грешники мы, грешники, Разорив скворечники, Скворцов порубив, Их кровку попив, Их украв у дубрав И их жизни украв, Просим тебя, скворушка, Скажи вору в ушко, Коль свернулась кровушка, Коль остыла тушка, Каково тебе? Каково тебе? Каково тебе? Кондратий сонно гудел: – Каково тебе? Вивиорский плаксиво твердил: – Каково тебе? Соловей сказал скороговоркой: – Каково тебе? – Открыл глаза, скосился на лист на подлокотнике и выразительно прочитал: – Мирзоев Тимур! – Ии снова закрыл глаза. – Мирзоев Тимур! – повторил Вивиорский с надгробным пафосом. – Мэмэ… Тэмэ… – прогудел Кондратий. Вдруг блюдце под их пальцами заплясало, и голосок, тонюсенький, писклявый, мышиный, вывел: – Не знаю… Не знаю… Не знаю… Этот голосок шел из блюдца, из его фарфора, как будто само блюдце ожило и заговорило. – Попов Егор! – прочитал Певец и зашторил глаза. – Попов Егор! – Попэ… Егэ… Блюдце приподнялось вместе с их пальцами, наученные опытом, они пальцев не сняли, и все тот же лукавый, мелкий писк вывел весело: – Не убий! Блюдце звонко опустилось. Они замерли. Певец спохватился, разлепил веки, имя расплывалось, вгляделся, и непослушным языком он назвал, проваливаясь в отрадную темень: – Андреева Валерия! – Андреева Валерия! – пугливо негромко поддержал, хлюпая горлом, Вивиорский. – Анээ… Валээ… – прорычал Кондратий. Блюдце стало плясать, влево-вправо, вверх, замерло, вверх, замерло, влево-вправо, подскочило вверх, застыло. Пискнуло: – Никак. Они сидели в уютной прострации. Стало вонять, как если бы кто-то выпустил газы. Соловей выпал из магической неги, шмыгнул носом, открыл оба глаза, повернул голову вбок и прочитал, думая больше о запахе, чем об остальном: |