Книга Американка, страница 14 – Моника Фагерхольм

И шел дождь.

Да, шел дождь.

Шантунг.

Маленький Бомбей, маленькая шелковая собачка.

И все ткани.

Но смелости девочке хватило недолго, она было решила убежать одна, но едва чуть-чуть разогналась в этих гадких сапогах, как поняла, что на самом деле вовсе и не одна: кто-то шел за ней, шел быстро совсем рядом; тот, кто не собирался уступать и подтвердил это знакомым игривым похлопыванием по спине. Конечно это был Аландец, кто же еще?

— Ну-ка прибавим газу! — проорал он. — Сейчас мы маму догоним!

Словно игра все еще продолжалась. И Сандра в очередной раз поняла, что все это неисправимо и безнадежно. Ей все равно придется сдаться. Не может же она спорить с ним. Он такой веселый, такой радостный — ее совершенно собственный папа Аландец, такой очаровательный. Девочка ничего не могла с этим поделать, она тоже заражалась его настроением.

Невозможно было на него долго злиться. Потому что в Сандре жила маленькая собачка, нежная шелковая собачка, которая виляла хвостом, виляла и виляла, потому что хотела, чтобы ее тоже приняли в игру.

Вот они и побежали дальше вместе, и вскоре сквозь метель послышался какой-то звук, словно от маяка в туманном море.

— Лорелей! Угадай-ка! Нам с Сандрой пришла в голову блестящая идея! Сейчас мы все побежим назад в отель, устроимся у себя в номере и будем весь день пить ром и пунш!

Недолгая пауза, а потом они услышали искрящийся радостью ответ:

— Мои удивительные поросятки!

И в ту же секунду метель рассеялась, и Лорелей Линдберг предстала перед ними посреди дороги, она широко раскинула руки, словно хотела обнять их обоих.

— Какая восхитительная идея! — Она опустила руки и улыбнулась нежно и сердечно. Большего и не требовалось, маленькая нежная шелковая собачка со смехом бросилась к маме, такая игривая и послушная, ткнулась носом ей в живот и завиляла хвостом.

Маленький Бомбей.

Знатоки спорили — тафта это или хаботай?

Они могли расходиться во мнениях. Мы предпочитаем хаботай. Он такой тонкий и прозрачный.

Словно кожа.

«Waiting for the man».

Такой рыхлый, словно это и не ткань вовсе.

Словно она вообще не существует.

— Малютка Сандра, кем ты будешь, когда вырастешь? — спрашивала Лорелей Линдберг Сандру Вэрн, свою маленькую дочку в Маленьком Бомбее среди всех этих тканей.

— Тутовым шелкопрядом.

Коконом таким мягким-премягким.

— Ха-ха, — смеялась Лорелей Линдберг. — Я тебе не верю!

— Или шелковой собачкой.

И Аландцу — так мягко и легко:

— Она говорит, что, когда вырастет, будет тутовым шелкопрядом. Ну разве она не чудо?

И Сандре:

— Думаю, дружочек, что ты станешь модельером. Правда, замечательно?

Шелковый шифон и шелковый жоржет. Две тонкие-претонкие материи, которые нельзя путать.

Мы предпочитаем жоржет. Найти тончайший жоржет — это искусство.

— Но у нас он есть, посмотрите.

— Потрогайте.

И это было в Маленьком Бомбее, среди всех тканей.

Сказано — сделано. Весь остаток дня семья провела в отеле. Сначала в баре, потом в ресторане, а после одного танца в ночном клубе «Скачущий кенгуру» опять в своей комнате в отеле, заказали еду в номер. Все качалось и качалось. О том вечере и ночи и о том, что случилось потом, в те несколько дней, у Сандры Вэрн почти не сохранилось воспоминаний. В основном пробелы, галлюцинации, наверное, ей было очень плохо от алкоголя, который она выпила без спросу.

Но из этих провалов в памяти осталось, во всяком случае, следующее. Автомобильная катастрофа, в которой погибли кинозвезда и собака, мертвый пес Джейн Мэнсфилд посреди осколков, разбитая бутылка виски на асфальте. Именно на эту картинку Сандру в конце концов стошнило, когда она больше не могла сдерживаться. Была уже ночь, и родители наконец-то заметили, что с ней что-то не так. И поспешно прекратили свои игрища.

В номере отеля: Аландец и Лорелей «дискутировали». Когда они «дискутировали», это кончалось руганью. Аландец и Лорелей Линдберг любили ругаться, но заключили молчаливый договор — держать эти стычки в тайне. Но если не ругаться всерьез, то потом и мириться всерьез нельзя. А самое веселое в ссорах было именно примирение. И тогда никто им не должен был мешать.

И вот, когда ссора достигла своей кульминации, девочка не смогла больше сдерживать подступившую тошноту, и ее вырвало. А потом последовали пьяные галлюцинации — состояние между сном и бодрствованием, головная боль от похмелья и промывание желудка в больнице, где одетые в черное сестры-монахини с постными минами дежурили возле маленькой девочки с заячьей губой.

Но все же это было неоспоримо. Однажды утром, не на следующий день, а, может, через день, метель утихла, и снова стало солнечно и ясно, уже давно наступил день, но Лорелей Линдберг все еще спала. Аландец растормошил Сандру, лежавшую на диване в их огромном номере, почти апартаментах («ПОЧТИ апартаменты» — по этому поводу ее родители тоже частенько ругались). Аландец приложил палец к губам и без слов велел дочке побыстрее одеваться и идти за ним. Они отправились в путь. Не успела девочка прошептать хоть словечко, как они вновь оказались на той злосчастной дороге, на этот раз в настоящем такси.

— Здесь будет наш дом, — объявил Аландец и указал через поле на тот самый дом, чары которого еще не рассеялись.

— Здесь? — переспросила Сандра, чувствуя, что у нее подгибаются колени; на миг ей показалось, что, несмотря на малые лета, она понимает: им не удастся противостоять действительности. И она попыталась вложить все свои сомнения и весь протест в это короткое «здесь?». Но этого явно было недостаточно. Головная боль продолжала пульсировать, ее ангел погиб навсегда, ее ангел, чужой ангел, ангел всех, и с чистого высокого неба теперь снова светило совершенно нейтральное солнце, но что толку.

— Ну, не здесь, — сказал Аландец нетерпеливо. — На родине, конечно. Пойдем позвоним. Мне надо все сфотографировать.

Они побрели по снегу — Аландец впереди, дочка следом. Сандра немного отставала, возможно, нарочно. Это было чистое безумие, все смешалось в голове, и в желудке тоже. Она видела, как Аландец взбежал по длинной лестнице и позвонил в звонок. И что же? В этом идиллическом месте вдруг зазвучал какой-то альпийский марш. Это был дверной звонок.

— Какая вещь! — крикнул Аландец в восторге с верхней лестничной площадки своей дочке, которая, однако, не проявляла никакого энтузиазма. Он подождал, мелодия закончилась, но никто не открыл.