Книга Сердце матери, страница 12 – Мари-Лора Пика

— Я не вижу ничего, что было бы не так, Мари-Лора. На снимке все выглядит нормально, анализ крови также ничего не выявил. Возможно, это было просто волнение. Может быть, приступ страха. На всякий случай я выпишу тебе легкий антидепрессант.

Неделю спустя, во время обеда, я почувствовала в желудке нечто вроде огромного шара, который сдавливал мои внутренности, причиняя такую боль, что я не могла ничего проглотить. Я тотчас же отправилась к Кариму.

— Гм… Если я правильно понимаю, это никак не связано со случаем на прошлой неделе. Но эти два приступа слишком близки по времени, что уже странно. На всякий случай я выпишу тебе направление на эхографию грудной клетки.

Через четыре дня, когда после обследования я одевалась в холодном кабинете, ко мне подошел врач-эхограф с огромным прозрачным снимком в руках. Он был явно взволнован.

— Судя по вашему виду, что-то не так, — сказала я.

— Так и есть. Видите, вот здесь, на уровне печени, виднеется небольшой разрыв, а вот здесь — маленькие узелки. Для дальнейшего обследования необходимо пройти компьютерную томографию. Я сейчас же позвоню вашему терапевту, чтобы он выписал направление.

Разрыв? Узелки? Я впервые в жизни слышала эти слова, но сразу поняла, что это что-то серьезное. Тем не менее я не особенно волновалась: если врач сказал, что необходимо сделать еще одно обследование, значит, еще не все ясно.

Полчаса спустя Карим выписал направление. После томографии я снова выслушала врача-эхографа.

— Мадам Мезоннио, результаты не очень хорошие. Томография подтвердила то, что ранее определил рентген: на уровне печени действительно есть разрыв.

— Что такое разрыв?

— Это опухоль.

Опухоль… Это слово я знала: Этьен и Жерар, два моих дяди по линии отца, умерли от рака легких, всю свою жизнь они дышали асбестом на заводе. Я знала, что существует два вида опухолей — доброкачественные и злокачественные, поэтому не особенно встревожилась. В тот же день я пришла в кабинет Карима. Он открыл конверт с результатами и изменился в лице.

— Ну что, Карим? Что ты об этом думаешь?

— Не знаю, Мари-Лора. Опухоль небольшая, но это ни о чем не говорит. Я назначу тебе консультацию с гастроэнтерологом и гепатологом для обследования печени.

5 мая машина «скорой помощи» перевезла меня из Бромея в больницу Сальпетриер в Париже. В Фонтенбло были врачи-гепатологи, но в таких серьезных случаях, как мой, требовалась консультация светил науки. В Сальпетриер меня провели в кабинет профессора Веллана.

— Мадам Мезоннио, мы сделаем биопсию, чтобы взять на анализ частичку опухоли. Эта операция проходит под анестезией, вы ничего не почувствуете.

Десять дней спустя я вернулась в больницу. Меня провели в операционный зал, где врач сделал мне укол анестезии в живот. Второй сделал надрез и взял трубку длиной около тридцати сантиметров, на конце которой были маленькие зубчики.

— Видите этот прибор? Он позволит нам взять частичку опухоли. Вы услышите звук наподобие «клац» в тот момент, когда я отрежу эту частичку. Не волнуйтесь, лежите совершенно неподвижно, чтобы операция прошла успешно. Постарайтесь не дергаться.

В действительности шум этих миниатюрных челюстей, отрывающих кусочек моей опухоли, был необычайно впечатляющим, но я лежала относительно спокойно, хотя и испытала жуткую боль. Несколько дней спустя Карим попросил меня зайти к нему. Он получил результаты биопсии.

— Мне очень жаль, Мари-Лора, но речь идет о злокачественной опухоли. Это значит, что дело очень серьезное.

— Насколько серьезное?

— Не знаю. Это внутрипеченочный холангиогенный рак, который редко бывает у женщин твоего возраста. Обычно он встречается у мужчин шестидесяти-семидесяти лет.

— Из-за чего он бывает?

— Точно сказать нельзя, но определяющих факторов множество, начиная от употребления испорченного мяса и заканчивая генетикой.

Я подумала о позеленевшем цыпленке, которым нас накормил отец…

— Но есть и хорошая новость, Мари-Лора. Теперь, когда диагноз установлен, мы можем перейти к лечению.

— А именно?

— Я думаю, это будет химиотерапия. Но тебе все объяснит профессор Веллан.

Известие, что моя опухоль оказалась злокачественной и что она занимает половину моей печени, переварить было трудно. Но я не думала о смерти. Я была настроена оптимистично: то обстоятельство, что я могу выздороветь, давало надежду. Хотя я опасалась химиотерапии. Я видела, в какое состояние она привела братьев моего отца: до болезни они были крепкими, можно даже сказать, сильными мужчинами, а по ходу лечения только худели и бледнели. У них выпадали волосы, их постоянно тошнило, они с трудом передвигались. От подобной перспективы мне становилось не по себе.

В Сальпетриер профессор Веллан подтвердил необходимость химиотерапии и направил меня к доктору Жану-Мари Пико, онкологу в больнице Фонтенбло. Когда я вошла в его кабинет, энтузиазм мой несколько поиссяк: этот человек, которому было около пятидесяти пяти лет, выглядел чересчур серьезным. «С ним вряд ли будет легко», — подумала я, усаживаясь напротив. Он просмотрел какие-то бумаги, положил руки на стол, взглянул на меня и принялся объяснять схему лечения. Несколько минут я молча вслушивалась в медицинскую терминологию, не понимая ни слова, а потом перебила его:

— Не могли бы вы говорить по-французски?

Доктор Пико не обиделся и снова приступил к объяснениям, время от времени останавливаясь, чтобы убедиться, что я его понимаю. В конце концов мы смогли обо всем поговорить. Я поняла, что целью этой процедуры является уменьшение опухоли, что химиотерапия представляет собой инъекции вещества, атакующего больную зону, что сеансы инъекций продолжаются семь часов и будут проходить два раза в неделю в течение пяти месяцев.

— А после этого я выздоровею?

— Химиотерапия не может полностью уничтожить опухоль. В начале ноября, если опухоль уменьшится, мы сможем госпитализировать вас, чтобы приступить к удалению оставшейся ее части.

— Значит, к декабрю я смогу полностью выздороветь?

— Мы на это надеемся.

— Когда мы начинаем?

— Как только решим вопрос с палатой.

— Палатой? Но у меня уже есть палата.

Я понимала, что он говорит о чем-то другом, но, учитывая ситуацию, считала, что имею право немного пошутить… Доктор Пико доброжелательно улыбнулся и терпеливо объяснил:

— Речь идет о пластиковом катетере, который вам введут под кожу, в яремную вену, в области груди. Через него будут делать инъекции.

— А как его вводят?

— Операция продлится не более сорока пяти минут. Вы ничего не почувствуете.

Установка этого проклятого катетера длилась три с половиной часа: моя яремная вена была очень тонкой, поэтому мне сделали укол, чтобы расширить сосуды, и неоднократно пытались установить эту дурацкую треугольную пластмасску. Со временем действие анестезии закончилось, тупая боль пронзила мою грудь и не отпускала до конца операции.