Книга Мост через Лету, страница 52 – Юрий Гальперин

Теперь я уже не знал, как примирить недавние свои рассуждения о благоденствии отчужденности, о блаженных отмелях солнечного одиночества, как свести их с нынешней подлинностью одиноких переживаний. Необратимо был я изменен. А минуло несколько десятков страниц — всего-то! Катастрофическая стремительность процесса не оставляла надежды хоть в чем-то трезво разобраться. Пьянила боль. Душа, раскрытая проросшим семечком страсти и рассудка (пагубное сочетание), питала болью, вскармливала новый, все разраставшийся образ бытия. Уже сам образ становился миром. И душа все более отъединялась от внешнего порядка вещей, сдавивших бренную оболочку. Потому-то бунт мой на самом деле, по сути, — он не был бунтом. Всего лишь всплеск. Слова. Истерика стилиста. Ведь философия и творчество частное дело. Само по себе представление, что философия способна что-то переменить, дать ответ, — оно ложное. С философии достаточно и того, что она ставит вопросы. Решает судьба человеческая. Поступок — вот что нарушает мнимую гармонию. Я был готов к поступку. Мне предстояло поступить. Выступить. Вмешаться. Сдерживала лишь мысль: а что, если Господь (Автор, дух Инкогнито), создав наш мир, сознательно забросил его, предоставив человеку (персонажу) корчиться в хаосе цивилизации (по законам жанра), — не кончится ли печально попытка противостоять неисповедимым путям (и линии развития сюжета), не обернется ли катастрофой попытка выявить порядок в хаосе, — не будет ли она противоречить воле Творца?

* * *

Зеленая тень фикуса лежала на розовой стене коридора. Я пристально рассматривал шероховатую поверхность в пупырышках, выковыривал из-под краски потерянные кистью волоски.

От линолеума пахло лизолом. В больнице опасались эпидемии. Главный врач был занят оформлением справок. Смертность в городе повысилась из-за жары.

Под окном на стриженой траве газона гуляли больные в линялых халатах, в застиранных пижамах. Мужчины поглядывали за ограду, на проходивших по переулку девушек. Женщины, удрученные духотой, неприбранные, жались под кустами в пыльной тени. Молодая медсестра в докторском колпаке, в легких босоножках на пробке, дважды мелькнула в коридоре и дважды, оглядев меня, усмехнулась. Но в третий раз задержалась, замедлила шаги, застегнула пуговку.

— Кто у вас?

— Мне бы справку…

— Фамилия?

Расстерянно я молчал, фамилия была мне неизвестна.

— Авария? — переспросила она. — Какого числа? Точно помните?

Она отворила дверь в кабинет:

— Сейчас, — и через недолгое время, — заходите… Медсестра выпорхнула. Я вошел.

Врач, загорелая блондинка в очках, сидела за столом, заполняя емкость впечатляющего размерами кресла.

В толстой конторской книге она разыскала нужную запись. Положила перед собой раскрытый журнал расхода человеческого материала. Подняла глаза.

— Сестра быстренько сделает выписку. Подождете?

— Нет, спасибо, — хрипло ответил я, — выписку не нужно.

Ее голубые глаза кругло удивились.

— Скажите, доктор, почему она умерла? Врач еще раз взглянула на запись.

— Проникающее ранение… Авария, кажется? — и добавила: — Я помню этот случай. Очень красивая девушка… По-моему, даже вскрытия не потребовалось — картина очевидная.

Мы помолчали.

— Это мучительная смерть, доктор? — наконец, выдавил я.

— Кто она вам? — врач опустила веки (что видела она, смежив ресницы, выбирала из множества виденного сходный случай?): — приятно, что вы спокойны, — сказала низким голосом блондинка. — Дéржите себя в руках. А то за день на такие сцены насмотришься, что тошно.

— Бесчувственность, — уточнил я. — Пересохло внутри.

— Бросьте. Зачем… Она не приходила в себя. Странными казались мне слова, что я произносил. Слова были легковесны, — всего лишь оболочка смысла.

— Вы уверены, что она умерла?

Врач вздрогнула, потом нервно рассмеялась. Опять потянулась к конторской книге.

— Вы действительно уверены в… летальном исходе?

— Здесь записано… — она попыталась открыть книгу.

Резким рывком я успел предупредить понятное движение, захлопнул журнал у нее в руках.

— Оставьте. Я не представляю… Она не могла. Блондинка рассматривала меня внимательно. Глаза из голубых сделались серыми и глядели холодно.

— Настаиваете на вскрытии?

— Ее смерть невозможна.

— Эксгумация в такую погоду? — переспросила она, раздражаясь.

— В гробу ее нет! Нет на кладбище. Она не могла умереть. Ведь и вы не уверены, что она умерла. Говорите, что видели, а заглядываете в книгу. Помните ее лицо — разве похоже на смерть? Вы врач, и вы не уверены… Что мне книга! Моего имени в ней не отыскать, а разве я живу!.. Она не могла. Закопали пустой гроб.

Мне наливали воду. Медсестра гладила по голове. Пахло валерианой. Какого черта!

— У вас переутомление. Надо отдохнуть. Хотите, Валентина сделает успокоительный укол, и вы поспите?

Медсестра повернулась на легких ногах и послушно зазвенела инструментарием.

— Нет. Спасибо… Не нужно, — я рассмеялся нечаянно и произвел еще худшее впечатление. — Меня тоже схоронили, даже позабыть успели. А я — вот он, теплый… И она не могла. Это исключено. Ведь кино каждый вечер идет. Без нее?

— Вы заговариваетесь. Прилягте.

Я поднялся, пошатываясь. Не знали они, как хотелось мне лечь под укол. Раз ширнуться и долго не вставать. Не просыпаться. Но я мог не успеть. Я боялся опоздать. Солнце падало, подминало горизонт. Я встал.

— Простите, доктор. В другой раз. Обещаю.

— Стойте, — встрепенулась блондинка, приподнялась с неожиданной для объема грацией. — Куда же вы?

— Прощайте, я спешу. Надо успеть… Сегодня нельзя опаздывать.

— Опаздывать! Но куда? В таком состоянии я не отпущу вас.

— Куда-куда!.. На кладбище.

* * *

Беленый погост с буро-зелеными кривыми и разнокалиберными маковками куполов притулился за оградой напротив дома кладбищенской конторы. Чисто выметенная площадка перед воротами была уставлена брусками и обломками гранита, плитами прессованного мрамора. Сахарно белели сколотые углы на полированных гранях. У ближайших могил, возле склепов под ржавыми крышами игрушечно поблескивал стеклом и никелем конный катафалк. На скамье у церковной ограды, расстегнув воротники летних рубах, сидели два милиционера. Рядом, в тени, свесив язык из слюнявой пасти, лежала толстолапая овчарка.

Заведующего в кабинете не оказалось. Дверь была не заперта.

Я заглянул, постоял на пороге, прикрыл створку плотнее и уселся на белый стул в приемной. На противоположной стене под стеклом и в рамке висело свеженькое постановление о прекращении захоронений на кладбище. Места распроданы — аншлаг.