Онлайн книга «Искатели неба»
|
Видимо, крепкий был приказ, раз офицер осмелился такое требовать от святого паладина. – Здесь лишь два священника храма Сестры, – ответил Рууд. – Все. Иди и не греши. Офицер кивнул. И посмотрел на меня. – Благословите, святой брат. Тут был какой-то подвох. В глазах Рууда вспыхнула тревога, а офицер ждал. В один миг я вспомнил все благословения, что происходили на моих глазах. И с облегчением произнес: – Ты уже удостоен напутствия, брат мой. Чистое не сделать чище. Иди с миром. – Спасибо, братья. – Офицер подался назад. – Мягкого пути, святой паладин. Мягкого пути, святой миссионер. Он притворил дверь, махнул рукой солдатам. Защелкали кнуты, карета тронулась, выкатилась на дорогу. – Трубачей нам не хватает, – сказал я. – Десятка трубачей да пары глашатаев. – О чем ты, Ильмар? – удивился Рууд. – И чтобы трубачи всех сзывали, а глашатаи объявляли: «Мы едем в Брюссель, а вовсе не в Рим. Святой паладин – дело самое обычное. А скромный миссионер в епископской карете – явление заурядное. Не удивляйтесь, люди добрые. Не обращайте на нас внимания». Брат Рууд молчал. Лицо его медленно шло красными пятнами. – Ты считаешь, что мы выдаем себя? – Конечно, брат, – удивился я. – На самом-то деле нам надо было пешком двинуться. Или верхом, но никак не в карете. – А как же дозоры? Нас со всеми документами едва пропустили… – Брат Рууд, если дать две-три монеты любому крестьянину – такими тропками проведет, что ни одного стражника не встретим. – Это воровские повадки. – Конечно. Только, может, стоило их вспомнить, ради святого-то дела? Священник задумался. Приятно было увидеть, что и я способен поучить его уму-разуму. – В чем-то ты прав, Ильмар. Но заставу мы проехали. Пока сообщат дозорные начальству, пока старшие офицеры к епископу обратятся, пока раздумывать будут – чисто дело или нет, – мы уже в Риме окажемся. Лошади и впрямь несли карету во весь опор. Может, на таких рысях, с частой сменой, да по хорошим дорогам, и впрямь дней за пять до Рима доберемся – даже и через Брюссель? – Я бы все равно предпочел внимания на себя не обращать… Брат Рууд усмехнулся. К нему вновь вернулась уверенность. – Не бери в голову лишнего, брат. Доедем. Он разулся, прилег на диван, полог матерчатый, что от падения удерживает, на себя набросил, закрепил. – Лучше ложись спать. Пока дорога гладкая, отдохнуть надо. Эх, святой паладин! Уж не сан ли новый тебя ума лишает? Путешествовать с комфортом – искушение большое, особенно если после долгих лет аскетизма в том греха нет… Но этого я, конечно, вслух не сказал. Лег, полог над собой пристегнул. Только и промолвил: – А ведь солдат ты не испугался, святой брат… Ты кого-то другого боишься. Брат Рууд не ответил. Лишь на миг с дыхания сбился. Я немного подумал, не стоит ли теперь, став миссионером, какие-то особые молитвы Сестре возносить. На коленях или еще как. Но брат Рууд ничем подобным себя не утруждал, и я тоже решил не дергаться. На хорошей дороге, да в карете с упругими рессорами, полеживая на диване, – сон не хуже, чем в гостинице. Привык я к толчкам и покачиваниям, перестал их замечать. Один только раз, под утро, проснулся – когда карета остановилась. Выглянул – возницы отлить слезли. Последовал я их примеру, постоял потом у кареты, в звездное небо глядя. Холодно, но хоть дождя нет, тучи почти разошлись. Тянуло откуда-то сыростью, видно, вдоль реки или канала едем. – Пора в путь, святой брат. Хорошие возницы. Молчаливые, нелюбопытные. И крепкие, не зря за поясами мечи носят. Видно, глупости я Рууду говорил, одиноких путников больше бед подстерегает. Наткнулись бы на банду душегубцев, что делать? Забрался я обратно в карету. Святой паладин вроде и не шевельнулся, но глаза чуть приоткрыл. Бдит. Лег я и проспал до полудня, до самого Брюсселя. За двенадцать часов мы двести километров проехали, почти без остановок, без всяких задержек. И кони, хоть и выглядели усталыми, шли еще ровно. Остановились мы не у храма Сестры, как я полагал, а у обычной городской конной станции. Один возница коней утирал, другой на станцию сходил. Вернулся, доложил вполголоса Рууду, что и как. Я не вслушивался, ходил, ноги разминал. После полета на планёре решил я серьезнее к своему телу относиться. Вора ноги кормят… впрочем, я ж теперь не вор… или вор? А вот вопрос – можно быть сразу графом, миссионером и вором? Если пред ликом Искупителя все грехи едины, если Сестра все простит – так, наверное, и такое возможно? – Брат… – Рууд подошел ко мне. – Хороших коней на станции нет. Возницы предлагают дать нашим отдых до вечера, и дальше двинуться. – Почему бы не дать, – согласился я. – Выспались вроде славно, можно и вторую ночь в дороге провести. – Значит, решено. Рууд махнул рукой возницам, те стали распрягать коней. – Ты знаешь, где здесь можно хорошо поесть и отдохнуть? – спросил он. – Конечно. Идем, святой брат. Вот только… Он смотрел на меня, ожидая продолжения. – Не стоит ли нам переодеться? Святой паладин, да в компании с миссионером – не самое обычное зрелище. – Ты опять предлагаешь таиться, брат Ильмар? – Даже Сестра не пренебрегла одеждами рабыни, когда пришла Искупителя увидеть… – А что ей сказал Искупитель, помнишь? «По душе своей выбираешь одеяния. Сбрось чужое с себя, будь той, кем была». Мне ли тягаться со священником в знании святых книг? Я склонил голову. – Твоя воля, брат. Идем. Такая досада меня взяла, что повел я его в самое людное и знаменитое место Брюсселя – к статуе Жаннеке-пис. Конечно же, на улицах на нас смотрели. В первую очередь – на Рууда. Иногда к нему подходили, склоняли голову, и брат Рууд смиренно благословлял верующих. В тени его популярности, за роскошью алого плаща, я совсем терялся. Ох беда! Видно, Рууд и впрямь был смиренным братом в большом храме. И вдруг – пришла удача в моем лице. Само собой так вышло, из-за требований секретности, из-за наказа Пасынка Божьего – лишним людям об Ильмаре не говорить, из-за слабости и болезности епископа, неспособного самолично со мной в Урбис отправиться. Вот и сложилось. Получил брат Рууд, считай, от самой Сестры, соизволение делать, что хочешь. Мирские радости – одно, Сестра против глотка доброго вина или вкусного обеда никогда против не говорила. А вот гордыня… гордыня, она похуже пьянства будет. Кто ей поддался, тому успокоиться тяжело. |