Онлайн книга «Чудские копи»
|
– Что, господин Абатуров, не бьется стекло? – без всякой прелюдии спросил он. – Глеб Николаевич, это невероятно, но факт! – приглушенно выпалил бывший начальник УВД. – Во всех окнах уже пробовали! Какие-то странные стеклопакеты! – А со двора? Там рамы старые, ткни – развалятся! – И со двора пробовали! Подшумели, с верхних этажей люди выглядывают... – Рвите рамы машиной, ломайте двери! Сами-то проявляйте хоть какую-нибудь инициативу! – Если разрешаете – вырвем, – пообещал тот. – Погоди, а старик там что делает? Хранитель? – Ничего, все ходит, с молотком... Нет, Глеб Николаевич, это просто уму непостижимо! Крыша едет!.. Он не дослушал детский лепет умудренного и возбужденного полковника. Еще раз умылся снегом и вернулся к костру. – Пой, – приказал барду. Тот даже не шевельнулся, глядя в огонь. Балащук отнял гитару у писателя, положил на колени Алану и приобнял за плечи: – Извини, брат, не обижайся. Настроение у меня сегодня... А тут еще с матушкой... Упоминание о матушке словно пробудило его. – Что с ней? – спросил тревожно. – Да все нормально. Тоскует старушка... – К ней никто не приходил? Видно, барду опять были некие вещающие, пророческие голоса, однако в присутствии Шутова обсуждать это было нельзя. – Верона приехала, – уклонился Глеб. – Ты пой. Он пригасил обиду и все равно заявил с мальчишеским упорством: – Буду петь то, что хочу. И не мешайте мне. Он и прежде проявлял подобную ершистость, но не в такой степени и не так явно. Должно быть, стал забывать, благодаря кому стал победителем российского конкурса... Ветер усиливался, слабо мерцающая вершина Мустага закрылась плотной тучей, и снизу, от Шерегеша, словно дым, всклубилась тьма: во всем поселке почемуто погас свет, и от этого фонари на Зеленой, окна ресторана и служебных помещений разгорелись еще ярче. Сердце на замок, на ветер мечты, на порох мосты! Все, что я берег, исправит огонь, стирая следы. Если примет Бог слова о любви у последней черты, Склонит мир у ног, затем, что таких редеют ряды. Полшага назад, два шага вперед, Ведь кто-то сказал: «И это пройдет». Он только сейчас вслушался в слова и уловил смысл, однако отвлек новый звонок, на сей раз управляющего горнолыжным хозяйством Воронца, сидевшего внизу вместе с охранником. Бард предупредительно умолк и накрыл струны рукой. – Глеб Николаевич, не волнуйтесь, все в порядке, – предупредил Воронец. – У нас тут свет вырубило, извините, канатка сейчас не работает. Но обещают через час исправить. – А что там случилось? – недовольно поинтересовался Балащук. – Шаровая молния. Фидер на подстанции выбило. Если что, запустим дизель... – Гроза идет? – Он попытался рассмотреть в небе звезды, однако свет фонарей и костер слепили. – Нет, Глеб Николаевич, прогноз на ночь хороший! – бодрился управляющий. – Без осадков, температура плюс семнадцать... – Откуда же шаровая молния, Воронец? – Здесь это бывает. Железные горы кругом... Балащук сунул телефон в карман и сел к огню. Писатель уже спал, уронив голову на грудь, отчего мясистое лицо побагровело еще сильне, а тяжелая челюсть отвисла, рот открылся и посинели губы – мертвец, но налитый до краев, черненый серебряный стаканчик держал крепко и ровно, как по уровню... Бард вдруг запел надрывным, незнакомым голосом. И снова с нуля да по лестнице дней Опаснее яда, темнее теней. Мне рваться наверх в безликий парад, Расталкивать всех и бить наугад. И, зная, что есть за тучами свет, Совсем не жалеть потерянных лет, Не дергать стоп-кран, не чувствовать боль, Не падать от ран, не прятать любовь! Не прятать любовь! Из последних сил над пропастью лет лететь и лететь. Все, что я любил, того больше нет, и хватит жалеть. Я глаза открыл, и сердце во мне забьется вот-вот, Я уже ступил полшага назад, две жизни вперед. Балащук не уловил момента, когда свет погас и на горе, поскольку смотрел в огонь и отвлекся, но когда поднял голову, то ничего, кроме непроглядной тьмы окрест костра, не обнаружил. Словно все: гостиничный поселок внизу, канатные дороги, гаражи с кабинами, рестораны, кафе и прочие постройки, – короче, вся могучая и гордая инфраструктура горнолыжных трасс никогда не существовала, впрочем, как и такая мелочь, как фонари охранного освещения, подсветка стартовых площадок и совсем уж пустяковые декоративные светильники. И остался один костер, как бы если он очутился здесь лет сто назад, когда Зеленая была местом отдаленным и диковатым... Из тьмы высунулся официант и упредил вопрос: – Это у нас бывает... Сказали, шаровая молния. Сейчас я свою станцию запущу, – и растворился в непроглядной бездне. Тьма смирила и барда – гитара замолкла, песня осталась недопетой... Глеб позвонил управляющему вниз и велел немедля запустить резервный источник питания, но услышал в ответ нечто невразумительное: – Дизель работает... Энергия, напряжение... Ищем электрика и обрыв... Что-то сгорело или отсырело... – А мозги у вас не отсырели? – взревел и осекся Балащук. – Вы что там, надрались?! – Я на пульте управления стою! – клятвенно сказал Воронец. – Исправим!.. Шутов проснулся, закрыл рот и позрел совершенно трезвым взглядом. Увидел стаканчик в твердой, несгибаемой руке, замахнул его в один глоток и вальяжно отшвырнул в траву. – Гуляй, рванина, от рубля и выше! Второй официант знал свое дело, бережно поднял и поставил на невидимый поднос. В неформальной обстановке писатель переходил на «ты», чем подчеркивал свою значимость, мол, на отдыхе, как в бане, все равны, но тут вдруг зауважал. – Глеб Николаевич, давно хочу вас попросить... Познакомьте меня со своей сестрой? Представьте, что ли? Я ее дважды только видел, да и то издалека. Глеб был уверен, что Шутову все известно и об отношениях Вероники с Казанцевым, и о нынешнем ее положении. Тема была болезненная для Балащука. – Зачем тебе? – спросил угрюмо. – Вы, конечно, простите, Глеб Николаевич... Но Вероника мне нравится. Относиться серьезно к столь внезапному заявлению писателя было невозможно. – Этому наливать газировку! – приказал он официанту. |