Книга Нежный bar, страница 16 – Дж. Р. Морингер

А потом он уехал. Тетя Рут со своими дочерьми и единственным сыном переехала в дом на Пландом-роуд, в нескольких милях от нас. Она тоже решилась сбежать из дедушкиного дома, хотя это не имело отношения к условиям, в которых мы жили. Рут ушла в приступе гнева после отвратительной ссоры с бабушкой и дедушкой, и запретила своим детям навешать нас.

— Тетя Рут похитила моих сестер и брата? — спрашивал я дедушку.

— Можно и так сказать.

— Она когда-нибудь привезет их обратно?

— Нет. На нас наложено эм… эмбарго.

— Что такое «эмбарго»?

В 1973 году мне много раз приходилось слышать это слово. Ближний Восток наложил на нас эмбарго: арабы отказались продавать нам бензин, поэтому на заправочной станции возле «Диккенса» можно было купить не более десяти галлонов за раз. Какое это имело отношение к тете Рут?

— Это значит, что мы у нее в дерьмовом списке, — сказал дедушка.

Более того, тетя Рут запретила мне приходить к ней в дом и видеться с Макграу и двоюродными сестрами.

— Ты у нее тоже в дерьмовом списке, — пояснил дедушка.

— За что?

— Просто за компанию.

Мне запомнился период «эмбарго Макграу» 1973 года. Я находился в подавленном состоянии, все вокруг было мне безразлично. Стоял октябрь. Клены в Манхассете превратились в оранжево-красные факелы, и с самых высоких холмов город казался охваченным пламенем. Бабушка все время предлагала мне пойти поиграть на улицу, насладиться красками осени и свежим воздухом, но я предпочитал валяться на кровати дяди Чарли, глядя в телевизор. Как-то вечером я смотрел «Я мечтаю о Дженни», когда вдруг услышал, как открылась входная дверь и раздался голос Шерил:

— Есть кто-нибудь дома?

Я выбежал из спальни.

— Что случилось? — закричала бабушка, обнимая Шерил.

— Ты перешла линию фронта? — спросила моя мама, целуя ее.

Шерил махнула рукой и прошептала:

— Тсс!

Шерил никого не боялась. В свои четырнадцать лет она была не только самой красивой из дочерей тети Рут, но и самой дерзкой.

— Как поживает Макграу? — спросил я у нее.

— Он скучает по тебе. Просил узнать, кем ты будешь на Хеллоуин.

Я опустил глаза.

— Я не смогу пойти с ним собирать конфеты, — сказала мама. — Буду работать.

— Я пойду с ним, — сказала Шерил, — наполним его мешок сладостями и быстренько вернемся домой. Рут и не узнает, что я уходила.

Она повернулась ко мне:

— Я за тобой зайду в пять.

Я вышел на крыльцо в четыре, одетый как Фрито Бандито. [19] Я был в пончо и сомбреро, а под носом нарисовал маркером длинные закрученные усы. Шерил пришла в пять, как и обещала.

— Готов?

— А если нас поймают? — спросил я.

— Будь мужчиной.

Шерил рассказывала анекдоты и подшучивала над каждым, кто давал нам сладости. Когда мы отходили от очередного дома, она бормотала: «Вы не могли бы убавить громкость ваших штанов, господин?» Если у крыльца включался свет, когда мы приближались к двери, она кричала: «Не стоит делать нам кофе — мы надолго не задержимся!» Я корчился от смеха и веселился вовсю, хотя время от времени и озирался, чтобы убедиться, что за нами никто не идет.

— Боже мой, — говорила Шерил, — ты меня нервируешь. Расслабься!

— Прости.

Держась за руки, мы обходили Честер-драйв, когда к нам подъехал фургон тети Рут. Не замечая меня и пристально глядя на Шерил, тетя Рут прошипела:

— Садись. Немедленно. В машину.

Шерил обняла меня на прощание и сказала, чтобы я не волновался. Я отправился было к дедушке, но остановился на полпути. Что бы сделал на моем месте Гайавата? Убедился бы, что с Шерил все в порядке. Сестра нуждается в моей защите. Я развернулся и пошел обратно по Пландом-роуд, затем прокрался аллеями и задними дворами к забору дома тети Рут. Забравшись на мусорный бак, я увидел тени в окне и услышал крики. Я был слишком напуган, чтобы пошевелиться. Сидел и гадал, защитит ли Макграу сестру и влетит ли ему за это. А виноват во всем был я.

Медленно, стирая свои усы, я пошел домой, то и дело останавливаясь и заглядывая в окна соседей. Счастливые семьи. Пылающие камины. Дети, одетые пиратами и ведьмами, сортирующие и подсчитывающие свои конфеты. Я готов был поспорить: никто из этих детей и знать не знает, что такое эмбарго.

Маме удалось получить более высокооплачиваемую работу секретаршей в больнице Норт-Шор, и ее зарплаты теперь хватало на то, чтобы снять двухкомнатную квартирку в Грейт-Нек в нескольких милях от дома дедушки. Она заверила меня, что я по-прежнему буду ходить в пятый класс школы Шелтер-Рок, а после уроков автобус будет привозить меня к дедушке, но каждый вечер, по окончании ее рабочего дня, мы с мамой будем возвращаться в нашу новую квартиру… домой. Она не запнулась на этом слове — просто выделила его.

Мама полюбила ту квартирку в Грейт-Нек еще больше, чем наше предыдущее жилье. Она была влюблена в паркетные полы, в гостиную с высокими потолками, в улицу под сенью деревьев, — она дорожила каждой мелочью. Мама обставила квартиру так хорошо, как только могла, — списанной мебелью, которую собирались выбросить из недавно отремонтированного приемного покоя больницы. Когда мы садились на эти жесткие пластмассовые стулья, лица у нас были такие же натянутые, как и у тех, кто сидел на них до нас. Мы тоже напряженно ждали плохих новостей, но в нашем случае это был бы незапланированный ремонт машины или неожиданное повышение квартплаты. Я переживал, что если нам придется отказаться от квартиры в Грейт-Нек и вернуться к дедушке, маминому разочарованию не будет границ. На этот раз оно просто убьет ее.

Моя тревога стала перерастать в хроническую, в то время как мать по-прежнему отгоняла беспокойство песнями или положительными установками («Все будет хорошо, мой мальчик!»). В какой-то момент я даже поверил в то, что она ничего не боится, пока не услышал крик из кухни и, прибежав туда, не обнаружил ее стоящей на стуле и указывающей на паука. Когда я убил паука и понес его по коридору, чтобы выкинуть в мусоропровод, я напомнил себе, что мама не такая уж смелая и что мужчина в доме я, и это удвоило мое беспокойство.

Приблизительно раз в год мать забывала весь свой притворный оптимизм, закрывала лицо руками и рыдала. Я обнимал ее и пытался подбодрить, повторяя ее же собственные положительные установки. Сам я в них не верил, но матери они, похоже, помогали. «Все абсолютно верно, Джей Ар, — говорила она, хлюпая носом, — завтра будет новый день». Однако вскоре после того, как мы переехали в Грейт-Нек, ее рыдания стали необычно горькими, и тогда я перешел к плану Б. Я прочитал монолог, который слышал в исполнении актера в «Шоу Мерва Гриффина». Я записал его на бумажке и заложил в школьный учебник как раз для такого случая.