Книга Квартет, страница 9 – Василина Орлова

— Это не значит, что до того они не существовали, — откашлялся служитель, немного смущенный. — Изобрести можно только то, чему предусмотрено быть.

— Что это за книга? — спросила я, завидев огромный фолиант, прикованный цепями к стене, в специальной нише на лестнице.

— Никто не знает, — вздохнул гном. — Каждый видит свое.

— А что видишь в ней ты, Баркаял? — обернулась я к моему спутнику.

— Пустоту, — и он склонился в поклоне.

— Я тоже могу ее увидеть? — Я подошла к инкунабуле. — На каком языке написана эта книга?

— Разумеется, на том единственном, который существует, — позволил себе улыбнуться гном.

По хрустальной обложке, как по ледяным узорам на морозном стекле, было начертано: КНИГА СКРЫТЫХ РАВНОВЕСИЙ.

— Что это значит? — спросила я.

— Переверните страницу, — посоветовал гном.

— Но вы должны помочь, — потребовала я. — Вы же видите, какой тяжелый переплет.

— Сама-сама-сама… — довольно нагло, голосом пышноусого киноактера ответил мне экскурсовод.

Пришлось самой, и это оказалось не труднее, чем листать обычную книжку. На первой странице, под изображением моего собственного мертвенно-бледного лица с закрытыми глазами стояло мое же имя. Правда, звучало оно иначе.

— Что это? Значит ли это, что сейчас эта книга как бы написана мной?

— Только вы сами можете разрешить этот вопрос, синьорина, — было ответом.

Название показалось мне слишком высокопарным. Я бы никогда не стала называть книгу подобным образом, я же не сивилла какая-нибудь.

Я раскрыла книгу наугад:

«Я раскрыла книгу наугад: «Я раскрыла книгу наугад: «Я раскрыла книгу наугад…»

Поспешно захлопнув книгу, успела только увидеть, что фраза, с которой я до последнего мгновения не спускала глаз, изменилась. Теперь, как будто, она начиналась так: «Поспешно захлопнув…»

— Все тексты, материализованные в той или иной форме повсюду во Вселенной, есть лишь отражения этой книги, соответствующие ее содержанию. В большей или меньшей степени, — продолжал служитель.

— Выходит, всякая книга, по большому счету, об одном и том же? — уточняла я, чрезвычайно заинтересованная. — А например, Интернет?

— Частный случай, синьорина, — покивал гном. — Если бы вы только видели, какие странные формы принимает эта книга на окраинах мира.

— Значит, и папирус, и просто наскальная надпись, и глиняные дощечки, и бегущая строка в метро…

— И нехорошее слово на заборе, — подтвердил гном.

— Кто же был первым автором? — не могла я угомониться.

— Всевышний, — поднял брови гном. — В проекте была какая-то тема. Кажется, любовь.

Я спрашивала себя, что заставило меня представить книгу хрустальной, наподобие царевнина гроба.

Мы шли около часа, как мне казалось, и начали подкашиваться ноги, а конца крутой и узкой лестнице все не было видно. Я уже перестала понимать, спускаемся мы или поднимаемся.

— Может, остановимся, передохнем? — робко предложила я.

— Нет-нет, это никак невозможно. Нас ждут, — служитель достал из-за пазухи песочные часы и мельком глянул на них, — уже двести тридцать один год.

— Так пойдемте быстрее.

— Мы не можем идти быстрее, пока вы стоите на месте! Нам нужно преодолеть одиннадцать кругов, а вы все никак не хотите сойти с лестницы. Напрягитесь, что там у вас после лестницы в представлениях об аде?

— Почему же именно одиннадцать кругов? — удивилась я.

— Это я мог бы спросить у вас. Помните, мы в вашем персональном аду!

— А что мне нужно сделать, чтобы пройти дальше? — спросила я растерянно.

— Ничего. Просто попробуйте представить себе место, куда надо попасть.

Я закрыла глаза ладонями и попыталась воочию вообразить первый круг ада.

Первым материализовался запах…

Послышался сдавленный вздох гнома:

— О, полуденный бес, зачем я снова вернулся сюда? Ведь это Земля, синьорина.

— Мы здесь уже были, — сказал кот.

Я открыла глаза.

— Что это на вас, моя госпожа? — вопросил гном.

— Ночная рубашка здешних обитательниц.

Мы были в психбольнице.

— Что же ожидает нас в остальных кругах? — простонал несчастный гном. — Этот ужасный запах… Такого на Земле не было в мои времена.

— Медицинский, — подсказала Ингигерда.

— Все ясно! Мы не можем идти дальше, пока вы не пройдете этот круг. Одна, вы слышите? Одна-одинешенька. Бедная, бедная моя госпожа! — И гном исчез, а с ним вместе исчезли все.

Кроме Ингигерды. Она постарела на глазах — кожа сложилась морщинами, глаза подернула пелена безумия, волосы расплелись сами собой. И теперь она глядела на меня волчьим взглядом.

— Ингигерда, — прошептала я.

— Меня зовут Анна! И это ты привела меня сюда! — взвизгнула она и кинулась на меня, норовя оцарапать лицо. — И я мучаюсь всю жизнь… Стерва!

Нянечки проснулись от крика и, разняв нас, вкатили Анне солидную дозу снотворного. Вслед настала и моя очередь.

Первый круг… Изо дня в день просыпаясь среди теней, становиться тенью. Человек наполняется тем, что его окружает. Как сосуд в сообщающейся системе. Мои соседки… По большей части эти несчастные женщины всего лишь телом присутствовали в этом мире. Тела, механически настроенные на программу самоликвидации. Те, кто сохранял рассудок, были жертвами безжалостных обстоятельств. Одну искромсал муж. Другая допилась до горячки. Третью обворовали, и ей просто негде и не на что было выжить в зиму…

Старухи, ждущие здесь конца, и юные существа со странствующими где-то душами — все они и сейчас заставляют плакать меня, особенно по ночам. Жаль мне и здешних людей в белых халатах. Молоденькая медсестра жаловалась, что ненавидит свою мать и желает ей смерти.

Труднее всего было есть. На обед нам давали красный суп и полную стальную миску гречневой каши — рассыпчатой, жирной. К хлебу прилагался толстый кусок бледно-розовой колбасы и кубик масла. Господи, эту колбасу я видеть не могу без отвращения. А тут приходилось глядеть, как ее пожирают грязные, потные, чавкающие соседи.

Нет, я совсем не была уверена, здорова ли сама. Все эти голоса и виденья — что они такое? По правде сказать, до сих пор не знаю.

Меня спасло лишь то, что я стала помогать этим бедным женщинам. Говорила с ними по душам, когда их души возвращались в тело. Стирала выпачканные простыни. Разминала их старые спины, мыла посуду, терла пол… Я как бы брала на себя немногое от их страданий и замечала в себе, а потом и в них удивительные вещи. Я улыбалась, и улыбались они. Я расчесывалась, становились и они пригожей. Я мыла лицо, и за мною тянулась очередь. Я верила, что им всем можно помочь.