Книга Эта сладкая голая сволочь, страница 36 – Тамара Кандала

Кот, издав дикий вопль, сиганул Карвалихе на голову, приняв одну из ее декоративных бабочек за живую. Бедная женщина от неожиданности и ужаса плюхнулась неимоверного размера задом на пол и, извините за физиологическую подробность, наделала в штаны.

Я, привлеченный шумом, вошел в комнату и застал следующую картину – сраженная Карвалиха, сидящая на полу и не решающаяся встать, и сам террорист, с любопытством обнюхивающий ее со всех сторон. Я хотел было помочь даме, но она протестующе замахала руками, умоляя меня взглядом уйти.

Потом пришлось устроить сволочи показательную порку, а пострадавшей возместить моральный ущерб материальным подношением.

После этого, как ни странно, добрая женщина подружилась с Адонисом, хотя и отказывалась верить, что «это» относится к породе кошачьих. Карвалиха ласково называла его тварюгой и приносила цацки, забавляясь с которыми кот отвлекался от террористической деятельности. Теперь, приходя в квартиру, Карвалиха на всякий случай снимает все украшения.

Чтобы скоротать время в ожидании неизвестно чего, я скакал с телеканала на телеканал (считается, что это проявление мужского синдрома: стремления к управлению жизнью).

Задержался, увидев боговдохновенную заставку – на подходах к храму Гроба Господня. Сделал звук погромче. Приготовился внимать.

Внимаю.

«На Вербное воскресенье в Иерусалиме собрались десятки тысяч православных христиан со всего мира...

В храме Гроба Господня в Иерусалиме произошла драка между православными христианами армянской и греческой церквей. Стычка возникла из-за желания верующих провести больше времени у могилы Христа.

По словам очевидцев, армянский священник начал драку с греческим священником, решив, что тот должен уступить свое место у Гроба Господня. Завязалась потасовка, в которой приняли участие находившиеся в храме верующие. Греческого священника вытолкали из храма.

В драку вмешались израильские полицейские. Верующие набросились на них с вербными ветками. В результате были задержаны двое армян. Чтобы добиться их освобождения, толпа направилась от храма к полицейскому участку, где прошла акция протеста».

Да успокойтесь уже! Не новость, а, поди ж ты, не отпускает сознание прогрессивной общественности. Все обсуждают: как это было возможно? А все возможно! Чего обсуждать-то?

О-о-о! Это привет мне от моей сквернавки, негодяйки. Не иначе.

Хочешь поговорить об этом?

Давай.

Итак.

Боже, что с твоим подобием? Твое ли оно?

А вдруг Твое?

Надо сказать, на редкость несимпатичное. И это – самое совершенное из созданий Божьих.

Я знаю наверняка вот что:

– бедные завистливы;

– богатые наглы и спесивы;

– верующие презирают неверующих и норовят надавать им хоругвями по шеям; и наоборот, причем тем же способом;

– верующие в Аллаха ненавидят верующих в Христа, и наоборот;

– верующие в одного Бога никак не могут разобраться между собой – кто верует сильнее и кто более достоин быть посредником между НИМ и теми, кто под НИМ.

И так до бесконечности.

До дурной бесконечности.

И масса поводов для уничтожения друг друга самыми варварскими способами. Религиозный мир – это мафия, не поделившая Господа.

Китов они жалеют! Меня пожалейте. Или хотя бы себя. Не говоря про друг друга.

Остается уйти в отшельники или запить. Второе намного проще и приятнее.

Кстати о сквернавке. История маленькой негодяйки буксовала как кот на поворотах и, несмотря на то что было написано две трети, отказывалась развиваться. А все потому, что я не мог определиться с финалом. Вариантов просматривалось несколько – один банальнее другого. Хеппи-энд так же банален, как убийство в конце. Безнаказанное убийство банально так же, как заслуженное наказание с последующим раскаянием героини. Ну и т. д.

Я попробовал сосредоточиться на собственной ситуации, а именно – выйти из нее и снова войти, как если бы это был не я, а кто-нибудь другой. Обычно это помогало.

Завтра мы с маленькой Ниндзей отбывали в Венецию. Поездка откладывалась трижды в силу разных обстоятельств. То Нина не могла – задолжала слишком много дежурств напарнику, то Карвалиха, согласившаяся приходить кормить и поить Додика, неожиданно уехала в Португалию на свадьбу сына, то в Венеции случилось наводнение.

Но проблема была не только в обстоятельствах. Что-то неладное происходило во мне самом. Ситуация выходила из-под контроля. А я просто не был готов к этому.

Нина, я это понимал, ждала от поездки многого. Может быть, слишком многого.

Все это время мы играли в игру – «мы оба играем в игру». И, как и положено в подобной игре, оба партнера знали правила назубок. То время, которое мы проводили вместе (а вместе мы проводили все больше и больше времени), мы с ней впивались, вгрызались, внедрялись друг в друга всеми мыслимыми способами. И не только физически. Что больше всего и беспокоило. Она умудрялась вызывать у меня щемящие чувства, рационально не обоснованные. Например, как красивая независимая женщина, умная, смешная (в самом изысканном смысле слова) и желанная, может вызывать острое чувство жалости, обезоруживающее тебя априори? Знаю, знаю... Хочешь быть сильным, прикинься слабым. Что за неприятности были у нее в детстве, о которых она отказывается говорить (я не очень и спрашиваю, надеясь на взаимную открытость)? Но у кого не было детских бед, казавшихся катастрофами?

Я страдал все школьные годы – маленький, щупленький, болезненный и, в чем был уверен, абсолютно серенький. А хотелось быть разом Ильей Муромцем, Вознесенским и Подвигом разведчика. Может, она тоже была гадким утенком (длинная, худющая, безгрудая, с острыми коленями и уязвленным от несоответствия советским канонам красоты самолюбием).

Меня (с гипертрофированной придирчивостью к деталям) в Нине ничего не раздражало. Редкие же несовершенства, которые я в ней находил, вызывали умиление. Я поначалу пытался бороться с ее непритязательностью в еде – Нине, кроме мяса, было все равно, что есть. А пристрастие к пачулям... Она добавляла их во все, даже в самые дорогие духи, которые я дарил... А, по ее определению, «географический идиотизм» и ненависть к цифрам... Нина путала тысячи с миллионами, километры с деньгами, а в исторических датах ошибалась на столетия.

Но, повторяю, меня все это в ней умиляло, как умиляются родители, глядя на собственных несовершенных детей.

Я обожал наблюдать за ней, особенно исподтишка. Нина пребывала в полной гармонии с телом – оно явно не доставляло ей неприятностей. Более того, Нина пользовалась им, как совершенной машиной или как оболочкой, подаренной Богом, естественной и потому не нуждающейся в особом уходе или внимании.

В бессонницу (а я всегда очень плохо сплю) я подолгу рассматривал Нину спящей. Ее любимая поза – на спине, она чуть склоняет голову в мою сторону, руки закинуты вверх, Нина будто заранее сдавалась мне на милость. При этом выражение лица у нее было ангельски безмятежным, словно у спящего ребенка, а на губах застыла полуулыбка тихого экстаза. И этот экстаз передавался мне. Но мой был буйным.