Книга Воды любви (сборник), страница 10 – Владимир Лорченков

– А потом, что там бутылка вина… ну или еще что в этом роде, – сказала она.

Но это было не вино и не журнал, а просто тетрадка, которую она конфисковала, чтобы прочесть, бросая на меня внимательные и смешливые взгляды… О, я чувствовал себя святым Себастьяном, а ее взгляды – раскаленными стрелами язычников, которыми расстреляли бедолагу… Одноклассники хихикали. Конечно, это были вовсе не респектабельные ученики Итона в пиджаках и галстучках, готовые перейти в Кембридж. Обычная молдавская школа в 1992 году: учителя, которые не получали зарплату по году, ученицы, мечтающие стать проститутками и, почему-то, экономистами, и ученики, которые уже начали практиковаться в вымогательстве, мелком грабеже, и которых ждал юридический факультет. Ну, тех, кто выжил. Так или иначе, а я был не такой как все. Тонкий, ранимый, чувствительный… Проще говоря, алкоголик. Ну, или как сказал учитель физики, «наш мальчик имеет непростую душевную организацию». Конечно, физик был еврей и его – конечно же – уволили во время подъема национального самосознания. Новый директор школы, пожилая молдаванка, которая не снимала меховой шапки даже в кабинете, так и сказала:

– Гребаный жид, – сказала она.

– Пусть сваливать, – сказала она.

– А железные яйца стукать и молнию пущать мы тут и сами сможем, – сказала она.

Гребаный жид свалил, железные яйца из кабинета опытов украли – ну как, два украли, а один поломали, – и физику мы продолжили изучать уже только в теории. Как и многие другие предметы, преподавать которые был некому: из Молдавии свалил не только проклятый жид-физик, но и несколько проклятых гребаных русских, пара поляков, и бывшая директор-немка. Но значения это не имело: как и все, кому за 14, единственное, чем мы интересовались, был трах. Так что все эти душные моменты с национальным самосознанием и тому подобной ерундой особо не зафиксировались у меня в памяти. Тем более, что новая директор оказалась вполне доступной для переговоров и мы поняли, откуда у нее берутся деньги на ондатровые шапки…

–… таешь, – сказала Анжела.

– А? – сказала я.

– Перестань пялиться на мои колени, – сказала она, не пряча, почему-то, колени.

– О чем ты мечтаешь? – сказала она.

Я сглотнул. Анжела сидела передо мной на столе, закинув ногу на ногу. Ее шикарные ляжки сводили меня с ума. Наш спортивный класс как раз расформировали – свалить пришлось и тренеру-эстонцу, и вообще, кажется, из Молдавии происходила эвакуация всего мало-мальски стоящего, – и сил и энергии во мне было хоть отбавляй. Я бы вполне мог сделать романтичное предположение, что мое тело скучало по спорту. Но оно, конечно, скучало не по нему. Тренер, сволочь, увез свою дочь, с которой у меня был роман и с которой мы начали трахаться. И которую я забыл, увидав колени Анжелы…

–… ять отключился, – сказала она.

Я встряхнул головой. Ноги Анжелы в колготках – а может… о, Боже… чулки?! – сводили меня с ума. И она, как нарочно, просто сунула мне свои колени под нос. Я приложил все усилия, чтобы перевести взгляд на окно. Потом на ее глаза. Она улыбалась.

– Ну, Энтони, – сказала она.

– Издевается, сучка, – подумал я.

– Да это вовсе не… – сказала я хрипло.

– А знаешь, мне понравилось, – сказала она.

– Даже удивительно, с виду обычный мальчишка, – сказала она.

– И на тебе, пишет книжки, – сказала она.

– Творческий! – сказала она.

– Для пацана четырнадцати лет… – сказала она.

– Хррпрпрпроп, – просипел я, подразумевая что-то вроде «мне почти пятнадцать».

– Типа настоящий мужчина, – сказала она.

– Уфссссссс, – просипел я утвердительно.

Она встала со стола, взяла меня за руку и приложила к груди. Я не почувствовал ее сердца, потому что мое билось так сильно, что отдавало и в руки. Анжела улыбнулась.

Обняла меня и поцеловала в губы.

…когда спустя несколько месяцев в кабинет случайно ворвался преподаватель физкультуры, скандал был дикий. Дело было, разумеется, не в приличиях и не в том, что я был ученик, а она – учительница. Просто долбанный физрук был влюблен в мою Анджелу, мою шикарную Анджелу с ударением на первую «а» и потрясающими, соблазнительнейшими, лоснящимися, тугими, нежнейшими, бархатистыми ляжками. Господи, да я даже не помнил потом, какая у нее грудь, потому что, – стоило мне подумать об Анжеле, – как передо мной возникали ее ляжки…

Как оказалось, не только передо мной.

– Ну что гаденыш, – сказал физрук.

– Звездануть тебе пару маваши, или обойдемся одним гири? – сказал он.

– А может долбануть тебе макияри-ваши, – сказал он.

– А, мурло? – сказал он.

Конечно же, наш учитель физкультуры – как и все учителя физкультуры в лихих девяностых, – преподавал карате по вечерам. В спортивном зале школы, где на покосившихся досках три десятка дураков, поверивших в чудодейственную силу нунчаков и прочего китайского говна, – ими был забит тогда телеэфир, – корячились джеки-чанами. Само собой, среди них был и я. Правда, потом забил и вернулся в секцию бокса, а к каратистам заглядывал только, чтобы принять участие в показательном спарринге и завалить кого-то из них нокаутом. Это бесило Учителя, как он просил себя называть, и он только и искал повода меня отмудохать. Тут-то и подвернулась Анжела. Шикарная Анжела с ляжками-обольстительницами и белоснежной задницей – о, эта белая полоса контрастирующая с загаром… – и с темным провалом посреди. Как раз туда уставился физрук, когда вошел в кабинет после уроков, где Анжела скакала на мне, выпятив задницу в направлении двери.

Глядя в шоколадную воронку ее задницы, влюбленный молодой физрук почувствовал, что значат пропасти отчаяния.

– Так что мурло, дать тебе люлей сейчас, – сказал он.

– Или придешь в зал и сразишься на татами? – сказал он.

– Мля… почему я должен? – заныл я, матерясь от испугу, чтобы он принял меня за крутого мужика и не прибил на месте.

– Ты, чмолота, пора показать тебе, что карате круче бокса, – сказал он.

– Еще бы, – сказал я.

– При разнице в весе в 40 килограммов, – сказал я.

– Ссышь, чмо, – сказал он.

– Значит, буду убивать тебя сейчас, – сказал он.

– Ну, вы особо-то не залупайтесь, – сказал я.

– А то я дяде пожалуюсь ои н приедет на разборку, – сказал я.

– А кто твой дядя, а? – сказал он все еще угрожающе, но я увидел в его глазах сомнение.

– Он что Наполеон? – сказал он.

– Конечно, – сказал я.

– Мой дядя Наполеон, – сказал он.

– Проверь, он тебе такой Аустерлиц организует, – сказал я.

Он снова посмотрел на меня с сомнением.

В то время любой задрот мог оказаться внучатым племянником Того Самого Васи Темного с Нижней Ботаники, Китайца с Верхней… Город кишел настоящими и мнимыми родственниками легендарных персонажей городского фольклора. Все эти Васи, Китайцы, Могилы и Кислые были городу вместо Бетменов и Суперменов. Никто их не видел, – а если кто и видел, то мельком, и Вроде, – но все о них говорили. «Вчера видели Кислого, поздоровкались», «Могила ему как хряснет по ряхе», «Вася с Нижней Ботаники приехал и перетер». Иногда казалось, что скоро про них всех выпустят комикс.