Книга Воды любви (сборник), страница 32 – Владимир Лорченков

…отвернулся к стене, дождался, пока прокурор уйдет. Вспомнил, как тот пытался говорить по-русски и воспоминания нахлынули на Эдуарда. Еще каких-то семь-шесть лет назад, – подумал узник с неожиданной грустью, – я и сам так же разговаривал на языке делопроизводства Конторы. Разведчик вспомнил, как мучительно давались ему чеченские суффиксы и ингушские спряжения… Вариативные формы неправильных глаголов каракалпакского языка и строадыгейские склонения… Но что поделать, надо было учиться! Ведь ему сам бог велел знать эти языки лучше носителей. Ведь у Эдуарда была страшная тайна…

– И мы знаем вашу страшную тайну, Эдуард, – сказал вдруг голос за спиной узника.

Тут Эдуард вздрогнул, потому что голос говорил на хорошем русском языке.

– Не так ли, Иван? – мягко сказал голос за спиной.

И тут Эдуард вздрогнул еще раз, потому что это и была его страшная тайна: при поступлении в Академию ФСБ он скрыл свое происхождение. Ведь на самом деле он был чистокровный русский. Иван Босяков из села Иваньевка, что в Рязанской области…

– И эта тайна мучит вас… – сказал голос.

Тут Эдуард не выдержал, и обернулся. Перед ним сидел… без вести пропавший агент Лоринков! От увиденного Эдуард снова вздрогнул, теперь уже в третий раз.

Пропел за стеной петух. Все как в Библии, понял Эдуард.

– Человек вынул нож, серый, ты не шути, – грустно пел петух в соседней камере.

– Хочешь крови, так что же, – пел он.

– Дай мне, урке, уйти, – пел он.

* * *

Больше отпираться не имело смысла, игра выходила на новый уровень, понимал Иван-Эдуард. Так что он принял предложенную Лоринковым папиросу «Жок», и волна ароматного дыма заполнила камеру. Лоринков улыбался и для погибшего выглядел удивительно хорошо..

– Мне сказали, вы погибли, – сказал Эдуард.

– А, Молдавия, – сказал Лоринков.

– Все переврут, – сказал Лоринков.

– Меня просто перевербовали, – сказал он.

– Деньги? Слава? Пытки? – сказал Багиров.

– Как вы, русский, могли предать Москву? – сказал он.

– А, бросьте, – сказал бывший штабс-капитан ФСБ Лоринков.

– Потому и предал, что русский, – сказал он.

– В Москве нынче одни педерасты, хипстеры да молдаване, – сказал он.

– Но что мы все обо мне? – сказал он.

– Сколько вы здесь? – сказал он.

Шпион Эдуард попытался вспомнить.

– Третий месяц, – сказал изменник Лоринков.

– Три месяца вы кушаете баланду, подвергаетесь беспрерывным допросам и слушаете 24 часа из радиоточки музыку композитора Доги… – сказал он.

– Кстати, ВЫКЛЮЧИТЕ РАДИО! – сказал он в потолок.

Музыка утихла, и Эдуард понял, что он впервые за три месяца находится в тишине. Слезы выступили на его глазах.

– Иван, – проникновенно сказал Лоринков.

– Вы здесь уже три месяца, а Медведев ваш так за вами и не прилетел, – сказал он.

– Откуда вы знаете про Ме… – пролепетал Эдуард.

– Это ваше первое задание? – сказал с улыбкой Лоринков.

– Не отвечайте… вижу что первое… – сказал он.

Встал, потянулся. Глаза у него были озорные, но грустные.

– Эдуард, – сказал он.

– Времени очень мало, поэтому я по существу, – сказал он.

– Нам нужно, чтобы вы признались в том, что вы русский шпион, – сказал он.

– Очень нужно, – сказал он.

– Кстати, это так оно и есть, – сказал он.

– Я сейчас вас попробую уговорить и тем самым окажу услугу, – сказал он.

– Вы ведь не хуже меня знаете, что власть в России нерусская, – сказал он.

– Тут, в бантустанах, местные тоже, конечно, не сахар, – сказал он, поморщившись.

– Я прокурора этого, что у вас сейчас в камере был, три года учил галстук завязывать, – сказал он.

– Чувствую себя иногда как Робинзон Крузо, у которого в подчинении три сотни Пятниц, – сказал он.

– Ну или как Грэм Грин на Гаити, – сказал он.

– Тем более, что Грэм не только разведчиком был, как я… – сказал он.

–… но и пописывал тоже… – сказал Лоринков.

– Хотя, конечно, Грин говно против меня! – сказал он.

– Я ведь не хуже чем Мейлера писать умею! – сказал он.

– Впрочем, простите, увлекся, в глуши тут и поговорить не с кем-с, – сказал он виновато.

– А туземцы и право скушные, – сказал он.

– Обижаются все время, каждый год дело на меня открывают, – сказал он.

– То за национальную рознь, то за великодержавный русский шовинизм, – сказал он.

– Правда, потом вспоминают, что я единственный, кто его оформить по-человечески в состоянии, – сказал он.

– Приходится все аннулировать, – сказал он.

– Так возвращайтесь, – сказал Эдуард, почуяв, как изменилось настрение собеседника.

– Со мной… на родину… – сказал он.

Лоринков рассмеялся.

– Там, где я сейчас, вход рубль, вход два, – сказал он.

– И говорю я, конечно, не о конторах гнилых, – сказал он.

–… что вашей, что нашей… – сказал он.

Помрачнел. Встал со стула, на котором сидел, вальяжно развалясь.

– Мне вас по-человечески жаль, Иван Багиров – сказал он.

– Ждет вас Страшное, – сказал он.

– Право, признавайтесь, – сказал Лоринков.

– И бить мы вас вовсе не будем, не дождетесь, – сказал он.

– Мы просто сегодня ночью покажем вам КОЕ-ЧТО, – сказал он.

– И вы или согласитесь с нами сотрудничать, или завтра уже не будет, – сказал он.

Эдуард отвернулся к стене и замолчал. Лоринков улыбнулся.

– Мне нравится пыл вашей юности, – сказал он.

– Сам я тоже был когда-то таким… – сказал он.

– Нонконформистом, – сказал он.

На секунду на лицо изменника легла легкая тень. Но русский шпион Багиров ее не увидел. Отвернувшись к стене, он повторял про себя «не сдаваться, не сдаваться, не… медведев прилетит, медведев прилетит, медведев прилети…».

– Значит, этой ночью меня расстреляют, – сказал Эдуард.

– Хуже, – сказал Лоринков.

– Скажите тогда… ведь все равно уже… на чем я прокололся? – сказал Эдуард.

– Как и положено новичку, на женщине, – сказал Лоринков.

– Потупчи… попутчи… – сказал он.

– Пардон, одичал тут с дикарями бессарабскими-с, русский забываю, – сказал он.