Книга Фладд, страница 43 – Хилари Мантел

— Нет, расскажите снова. Тогда я плохо слушала. Я хочу знать свою судьбу.

— Я не могу ее предсказать.

— Вы говорили, что она написана у меня на ладони и что вы в такое верите.

— Рисунок линий непостоянен, — сказал Фладд. — Душа постоянно меняется. Нет одной непреложной судьбы. Твоя воля свободна. — Он постучал пальцем по ее раскрытой ладони. — Ройзин О’Халлоран, слушай меня внимательно. Да, в некотором смысле я могу предсказывать будущее, но не так, как ты думаешь. Я могу нарисовать тебе карту, отметить развилки и повороты. Однако я не могу пройти за тебя твой путь.

Она опустила голову.

— Тебе страшно? — спросил Фладд.

— Да.

— Вот и хорошо. Так и должно быть. Без настоящего страха ничего не достигнешь.

У нее задрожали губы.

— Ты не понимаешь, — устало проговорил он.

— Так помогите мне. — Ее глаза смотрели с мольбой, глаза напуганного животного. — Я не знаю, кто вы. Не знаю, откуда вы пришли и куда можете меня завести.

Из-за других столиков вставали сытые посетители, бросая мятые салфетки на красные плюшевые сиденья. Бизнесмены пили за успешно заключенную сделку. Хрусталь звенел о хрусталь, вино текло, темное, как кровь нашего Спасителя. Фладд открыл было рот, чтобы заговорить, и тут же осекся. Жалость перехватила горло.

— Я хотел бы тебе сказать, — произнес он наконец, — но по собственным причинам не могу.

— А что за причины?

— Можно сказать, профессиональные.

Искусство трансформации диктует свои условия. Оно требует всего человека: помимо колб и реторт, для него нужны вера и знания, ласковые речи и добрые дела. А когда все это есть, необходимо последнее, без чего все остальное не сработает: молчание.

Фладд отыскал взглядом официанта и дал понять, что пора нести следующее блюдо. Официант принес чистые тарелки, затем поставил на стол спиртовку и театрально протер ее белой салфеткой, которую затем перебросил через руку, искоса поглядывая по сторонам, словно проверяя, видят ли его коллеги.

Прибыло мясо в соусе. Официант поставил его на спиртовку, чтобы подогреть, чем-то полил. В следующий миг все занялось огнем. Щеки у Ройзин О’Халлоран вспыхнули от стыда за официанта: такого конфуза не случалось даже с сестрой Антонией. Сжечь еду на плите — да, бывало частенько, на столе — никогда.

Однако Фладд ничуть не рассердился. Он прямо и твердо смотрел на нее сквозь пламя. Она решила, что мясо вряд ли подгорело сильно; надо будет съесть свою порцию, чтобы никого не огорчать.

В тот миг, когда между ними взметнулось синее пламя, озарив белую скатерть и темное лицо Фладда, из глаз Ройзин О’Халлоран брызнули слезы. Все так чудесно, подумала она, пока длится, но оно не будет длиться всегда, потому что даже ад не вечен, и даже рай…

— Шампанское, — сказал Фладд официанту. — Давай, любезный, поживее, ты же слышал: шампанское.

* * *

Когда она проснулась на следующее утро и не увидела его в постели, то в первый миг заплакала, словно испуганный ребенок в незнакомой квартире. Ее не удивило, что она проспала его уход: сон был беспробудный, тяжелый — наверное, так спят преступники перед казнью.

Она встала, голая, и охлопала ладонью ночной столик. Солнце пробивалось в щель между плотными шторами. Ройзин О’Халлоран оглядела комнату: она что-то искала, хотя и не знала толком, что именно.

Однако довольно скоро это что-то сыскалось. Ее взгляд упал на листок бумаги. Судя по всему, Фладд оставил ей записку.

Пуховое одеяло валялось на полу. Ройзин сдернула с кровати простыню и завернулась. Ей не хотелось раздвигать шторы, и она включила лампу.

Потом развернула записку. Почерку Фладда был странный, мелкий, старообразный, похожий на тайнопись, сама записка — короткая.

Золото твое. Ты найдешь его в ящике.

И ни словечка, ни единого словечка о любви. Быть может, подумала она, он любит не так, как другие. В конце концов, Бог нас любит и оттого посылает нам рак, холеру, сиамских близнецов. Не все формы любви понятны, а некоторые убивают всё, к чему прикасаются.

Она сидела на кровати, держа листок двумя руками, словно важный государственный документ, и возя босыми ногами по ковру. Ей подумалось, что слово «золото» — описка.

Наконец она положила письмо на подушку и встала. Открыла верхний ящик тумбочки, где Фладд держал свои вещи. Ящик, разумеется, был почти пуст.

Однако Фладд оставил ей косынку железнодорожника, которую сорвал с шеста на огородах по пути к станции.

— Взамен я привязал там кое-что свое, — объяснил он позже. — Не хотелось исчезнуть из прихода совсем уж без следа.

Ройзин О’Халлоран взяла косынку, встряхнула и прижала к лицу. От старой ткани пахло торфом, угольным дымом, туманом, целым прошедшим годом. Ройзин аккуратно свернула косынку и положила на полированный верх тумбочки.

Еще в ящике лежал ситцевый мешочек с завязками, вроде тех, в каких дети хранят мраморные шарики, только гораздо больше. Ройзин взяла его и ощупала: он был тяжелый и чем-то плотно набит. Она растянула завязки. Внутри лежали банкноты.

Господи, подумала она, он ограбил банк? Это игрушечные деньги, или их примут в магазине? Она вытащила одну бумажку и как будто взвесила в руке. Банкнота выглядела настоящей. Казалось, мелочь, которую он высыпал в носовой платок, умножилась. Такую крупную купюру ей еще видеть не доводилось.

Ройзин О’Халлоран вытащила всю пачку, повертела ее в руках, потрогала пальцем край. Она не знала, сколько тут денег. Считать замучаешься. По ощущению — хватит на любую покупку, какая может прийти ей в голову.

Итак… Некоторое время она сидела в задумчивости. Да, ей хотелось его вернуть; она представляла часы, дни, месяцы и годы, когда будет о нем тосковать. Однако если оставить это в стороне, разве она не вполне утешена? В конце концов, ей не придется обивать фермерские пороги или стучаться в монастырскую дверь. Никто не должен будет кормить ее из милости, по крайней мере пока не закончатся эти деньги, а при ее скромных привычках их хватит надолго. «А к тому времени как они кончатся, — подумала она, — я буду где-нибудь далеко: жизнь дает мне второй шанс».

«А почему они вообще должны закончиться?» — была ее следующая мысль. Это не обычные деньги, не простое золото. Они как любовь. Если она возникла, то будет умножаться и умножаться, удваиваться снова и снова, словно клетки зародыша.

Ройзин глянула на бумажное обручальное кольцо, подумала: «Я смогу купить себе настоящее», — и сразу повеселела. Она прижала пачку к щеке. А еще говорят, будто деньги — корень всех зол. Впрочем, это протестанты так говорят. Католики умнее.

Она уложила деньги обратно в мешочек, бумажка к бумажке, затянула завязки и убрала его на дно саквояжа. Затем взяла с подушки письмо, сложила и сунула туда же на случай, если кто-нибудь начнет доискиваться, откуда такая сумма. Тут ясно сказано: «Золото — твое».