Книга Кукурузный мёд (сборник), страница 30 – Владимир Лорченков

Лоринков лежал, шлюха старалась, да все тараторила.

– А из писателей, знаете, я предпочитаю Коэльо и Лоринкова, – сказала она.

– Интересно, как этот Лоринков выглядит? – сказала она мечтательно.

– Ну-у-у, – сказал Лоринков.

– Небось, жгучий брюнет, мачо, – сказала она.

– Э-э-. э, – сказал Лоринков и утер пот с лысины.

– Симпатичный молдаванин небось, – сказала она выгибаясь.

– Аа-а-а, – сказал Лоринков.

– А вы, кстати, кто? – сказала она подпрыгивая.

– Я болгарин, – привычно соврал Лоринков.

– Ясно, – сказала она разочарованно.

Подпрыгнула еще разок и затихла.

– Еще выпить желаете? – сказала она.

– Давай, кредит у меня открыт еще, – сказал Лоринков.

Шлюха встала к двери, крикнула:

– Еще выпить!

Лоринков и шлюха вернулись в постель. Глядя на шевелящуюся внизу простыню, Лоринков задремал.

* * *

Очнулся Лоринков от холода. Простыни на нем не было, шлюхи в комнате тоже не было, зато сидел в углу строгий седой человек в костюме, с пистолетом и волевым лицом.

– Вы, простите, кто? – сказал Лоринков.

– Уполномоченный эмиссар Кишинева, Ион Друце, – сказал мужчина.

– Евровичок, – сказал беззлобно Лоринков и рванулся было к оружию.

– Без шуток, – сказал мужчина и показал пистолет.

– Я прибыл предложить вам покинуть Лондон и вернуться в Молдавию, – сказал он.

– Ага, чтобы вы там меня в расход пустили как заложника, или на Вадуллуйводки сослали, – сказал Лоринков.

– Не дурите, – сказал Друце.

– Молодое молдавское правительство жаждет привлечь на свою сторону интеллектуальную элиту страны, – сказал он.

– Мы предлагаем вам пост главы союза писателей Молдавии, персональное авто, и возможности для свободного творчества, – сказал он.

– Пенсия, детский сад, дом, персональная обслуга, – сказал он.

– Все, что от вас нужно, это ваше возвращение на родину, – сказал он.

– Хватит шароебиться по кабакам за границей, – сказал он.

– Эмиграция все проиграла, народ их не примет, поймите, – сказал он.

– Многие уже вернулись, – сказал он.

– Хореограф Поклитару, драматург Есинеску, поэт Виеру, – сказал он.

– Вы говорили что-то об интеллектуальной элите страны, – напомнил Лоринков.

– А, да, – сказал мужчина.

– Вот вернетесь, и можно будет говорить об этом во весь голос, – сказал он.

– Будьте с нами, и мы простим вам ваши заблуждения, – сказал он.

– Вы великий писатель и мы ценим вам вклад в мировую культуру, – сказал он.

– И мы хотим, чтобы великий писатель Лоринков, великий сын своей великой страны, был с ней, – сказал он.

– Зря стараетесь, – сказал Лоринков.

– Я не падок на лесть, – сказал падкий на лесть Лоринков.

– Будьте с нами, хватит нищебродствовать! – сказал Друце.

– Да, но… поймут ли меня тут? – сказал Лоринков.

– А вам важно мнение этих аферистов, блядей, бывших министров и прочей сволоты, доведшей Молдавию до ручки? – сказал посланник Кишинева.

– Ну, знаете… – сказал Лоринков.

– Плевал я на них, но есть у меня честь, – соврал он привычно.

– Позвоните нам, – сказал Друце мягко.

Потянулся к выключателю, и в комнате наступила тьма. Лоринков, путаясь в простыне, вскочил, бросился к пистолету, и включил свет. Никого… Лоринков спешно оделся и выскочил в коридор. Тоже пусто. Умеют работать, черти, вежливо подумал Лоринков.

На выходе писателю сообщили, что его кредит в заведении исчерпан.

* * *

…дома Лоринков открыл неработающий холодильник, повесил туда рубашку на вешалке. Потрепал по голове сына, прикоснулся щекой к щеке жены, не глядя на них, пошел в комнату. Там, среди разбросанных бумаг, играла дочь. Лоринков привычно поднял ее на руки. Девчонка прислонилась к груди, подбежал сын, тоже обнял. Сказал:

– Папа, папа, а можно нам конфету?

– Ну, когда у нас конфета будет, можно нам ее будет скушать? – поправился он торопливо.

– Ну если твои шлюхи разрешат, – сказал он совсем быстро.

Лоринков в упор глянул на жену. Не выдержал взгляда, отвернулся.

– А что? – сказал мальчик, расстроившись из-за того, что расстроил отца.

– Конфеты нет… банан вот я принес, – сказал Лоринков.

– Банан ешьте, – сказал он нарочито бодро.

– Банан и сладкий, и полезный… а от конфет ваших один вред, – сказал он.

– Да, да, конечно! – сказал сын.

– Но только одну, ладно? – сказал он.

– Ну когда будет, – сказал он.

– Сынок, ты что, прочитал рассказ Сарояна про коньки? – сказал Лоринков, горько усмехнувшись.

– С детьми-то хоть не умничай, – сказала жена.

– Это же всего лишь ребенок, – сказала она.

Лоринков молча глянул на жену, поставил дочь на пол, и, морщась от нытья огорченного ребенка, пошел к телефону.

– Отключили, – сказала жена.

Лоринков вздохнул, выругался и пошел к двери.

Плакали дети.

* * *

Проснулся Лоринков от страшной жажды.

Долго и жадно тянул воду из крана, чувствуя железистый привкус, потому что в Лондоне вода плохая. Как в Стамбуле, вспомнил Лоринков первый пункт эмиграции. Постарался вспомнить вечер. Бордель, клуб, выпил что-то, барабанщик бутылку водки достал, разбили что-то, крики какие-то, шоколад… почему шоколад?… Оглянулся. В свете фонаря красивыми и бледными спали дети. Мальчишка что-то бормотал во сне и сжимал в пальцах обертку конфеты.

– Это я принес? – сказал Лоринков, растолкав жену.

– Ну, конфету, – сказал он.

– Да, – сказала она сухо и отвернулась.

– Ты уж прости, – сказал он.

– Не надо никуда уходить, – сказал он.…

утром у посольства молодой Молдавской Еврореспублики остановилась семья. Помятый мужчина с перегаром и уставшая женщина держали на руках детей в потертых пальтишках и без обуви. Лоринков позвонил в дверь, и, едва она открылась, сказал:

– Я принимаю предложение молодой Молдавской республики.

– Я согласен вернуться в молодую Молдавскую республику, – устало сказал он.

– Пошел на ха гастарбайтер гребанный, – сказали и посольства.