Онлайн книга «Кукурузный мёд (сборник)»
|
Профессор снял очки, и негодуя, сказал: – Будущее это образование! – Куезование, – одними губами сказал Петрика, и друзья со смеху едва не подавились. – Что вы там ржете?! – негодуя, сказал очкарик. – Вы всю свою жизнь в Подмосковье будете дачи строить, – сказал он, – и дети ваши будут, а все почему? Потому что папы им из Питера и Москвы да Италии мопед привезут, а книжку – нет! – А зачем нам эти книжки, – мягко спросил Толик, – враньем голову детям забивать? – Враньем? – чуть не подавился языком очкарик, Петрика его даже пожалел на мгновение. – Конечно, – мягко сказал Толик, – чистейшим враньем. – Чушью про то, что человек от двадцати абрикосов умирает, – сказал Толик. И презрительно рассмеялся. Петрика лишний раз подивился тому, как Толик ловко умеет подвести все к нужной ему теме. Толик голова! Безо всяких книг блядских… – То есть, вы считаете… – растерянно сказал очкарик. – Я не считаю, – сказал Толик. – Я в селе рос, профессор, – сказал он, – и абрикосами объедался так, что… – Срал я от них, что твой Ниагарский водопад, – интимно поделился Толик Очкарик метнул негодующий взгляд на Петрику. Ну, словно проводник – стаканы, позабавился Петрика. – Это же подтверждено и проверено Академией Наук! – сказал очкарик. – Чушь все это, – сказал Толик, – лучше бы ты ребенка побегать в коридор пустил… – Я… вы… да… – возмущался очкарик. – Петрика, дай абрикосов, – сказал Толик. Мальчишка заинтересованно глядел на взрослых. Дверь в купе была уже открыта, и в проеме собралось уже с два десятка любопытствующих, привлеченных спором. Даже проводники стояли, бессильные что-то сделать, поэтому они просто расслабились и стали получать удовольствие от потрясающего зрелища. Спор Теории и Практики, Наития и Разума… Петрика, торжествуя, снял коробку с третьей полки. Ничего от двадцати съеденных абрикосов хозяину не станет. Не заметит он недовеса. Перебьется Левиафан этот, все равно за коробку сразу платит… – Раз, – сказал Толик, торжествующе, очистив съев абрикос, разбив косточку и сожрав ядрышко. – Вы хоть помойте их, – страдальчески сказал очкарик. – Зачем? – спросил Толик, пожирая второй и третий абрикосы. – Там же бактерии… – сказал неуверенно очкарик. – Это в книжках так написано? – спросил Толик, и вагон радостно заржал. Не смеялся лишь мужичок с серьгой. Он лишь грустно покачал головой, и ушел в начало вагона, некрепко держась на ногах, и очень крепко – за початую бутылку коньяка. Встал напротив окна, уперся лбом в стекло и стал о чем-то думать. Не наш человек, подумал с неприязнью Петрика. Слишком много думает. – Семь, – считал хором вагон. – Восемь, – звенели голоса все громче. – Девять! Очкарик глядел, как абрикосы исчезают в пасти Толика. Как белые, ядреные зубы здорового, цельного молдавского парня дробят и крошат, – словно косточку абрикоса, – все идиотские, оторванные от жизни представления очкариков-вонючек из Академий Наук про настоящую жизнь. Как облетает шелуха псевдо-учености со рта Толика, который запивал каждую абрикосинку и ее ядрышко стаканом чудесного молдавского вина. Того самого, которое делают из сорного сорта бакон. От которого член крепче Эйфелевой башни, а язык – чернее молдавской ночи. Очкарик глядел… –… надцать! – кричал вагон. –… тнадцать! – ревели все. – Двадцать!!! – закончили они. Толик торжествующе доел двадцатое ядрышко, хлопнул еще стакан и поднял верх руки. Весь вагон аплодировал. После этого двадцать абрикосов – а Левенталь (вот, вспомнил!) ничего не заметит, потому что оставшиеся абрикосы намочим, и коробка отяжелеет, решили парни, – скушал и Петрика. И что? И ничего! Поезд несся. Люди смеялись. Даже сын глядел на очкарика с презрением. * * * Ночью купе разбудили русские пограничники. В спящих тыкали фонариками, трепали за плечи, бегло просматривали документы. – Эдуард Петренко… – узнал из уст пограничника фамилию очкарика Петрика – С какой целью едем? – спросили очкарика. – Визит к родственникам, – сказал убитый вечерним фиаско очкарик, и Петрика радостно понял, что ботаник не спал всю ночь. – Поделом тебе, – подумал он. – Сука ученая, – подумал он. Сел, протянул паспорт служивому. Дверь была распахнута, так что Петрика видел, как проверяют документы в коридоре у крепыша с фигурой боксера и очередной бутылкой коньяку. Какая по счету, интересно, подумал Петрика. Из тех, что он видел, четвертая. Словно в песок уходит, с уважением подумал Петрика. – Цель визита? – спросил пограничник. – Сугубо личная, – сказал крепыш, не отрывая лба от окна. О том, что он выпил, можно было судить лишь по тому, как медленно и четко произносил крепыш слова. Настоящий молдаванин, умеет пить, подумал Петрика. Эх, если бы еще не думал столько, подумал Петрика. – А поконкретней? – спросил пограничник. – Поконкретнее? – спросил задумчиво крепыш. – Поконкретнее, – с усмешкой сказал пограничник. – Поездка в северную столицу России, город Санкт-Петербург на церемонию вручения литературной премии «Национальный бестселлер» в качестве лауреата, коим я и являюсь по результатам голосования высокого жюри, – проговорил умеющий пить, но чересчур задумчивый молдаванин, глядя в окно. – Ни разу не запнулся, – подумал восхищенно Петрика. – Гм, – сказал пограничник. Молча протянул документы, и ушел, оглядываясь. Крепыш сунул паспорт в карман, не глядя, и хлебнул. Поезд тронулся. * * * Утром, когда остывшие тела умерших от цианида Петрики и Толика вынесли из поезда, а проводники, трясущиеся после допроса, отпаивали друг друга валерианой, очкарика о с сыном перевели в другой вагон. С очкарика еще взяли расписку о невыезде по приезду. – Придется дать показания еще, – сказали хмуро два следователя. Очкарик покивал судорожно, и утащил мальчишку в соседний вагон, где им выделили отдельное купе. Без соседей, от греха подальше… Вагон мрачно молчал. Смеялся только лауреат премии «Национальный бестселлер», открывавший девятую бутылку. Он называл это «уважить Роспотребнадзор». В проклятое купе, опечатывать которое не было смысла, уселись два следователя, которым все равно нужно было ехать до Москвы. Вздохнули. Покачали головами. – Долбанные молдаване, – сказал один. |