Книга Их последняя встреча, страница 74 – Анита Шрив

— Несколько лет назад, — говорит Линда, и сердце ее колотится в груди, — у меня были неподобающие сношения с любовником моей тети. Мне было тринадцать лет.

— Как ты понимаешь слово «неподобающие»?

— Мы… — Она думает, как лучше сформулировать. Подойдет ли слово «прелюбодействовать»? — Мы занимались сексом, — произносит она.

Следует небольшая пауза.

— Ты занималась сексом с мужчиной, который был любовником твоей тети?

— Да.

— Сколько лет было этому мужчине?

— Я не знаю точно. Думаю, чуть больше сорока.

— Понимаю.

— Он жил с моей тетей. Он жил с нами.

— И как часто ты прелюбодействовала с этим человеком?

— Пять раз, — отвечает она.

— Он силой овладевал тобой?

— Нет. Не совсем.

— Ты когда-нибудь исповедовалась в этом раньше?

— Нет.

— Это тяжкий грех, — замечает священник. — Прелюбодеяние и утаивание греха от своего исповедника. Кто-нибудь знает об этом?

— Моя тетя. Она застала нас. И меня надолго отослали из дома.

— А, — говорит священник. — Это «А» — возглас понимания, она не может ошибиться. — Продолжай.

— Отношения прекратились. Этот человек вроде как ушел из семьи.

— И ты думаешь, из-за тебя?

— Возможно. Я хочу сказать, похоже на то.

Священник долго молчит, и от этого она начинает нервничать. Все должно происходить не так. Она слышит, как где-то за пределами комнаты бежит вода, слышит голоса в коридоре. Может, священнику нужны подробности?

— Могу я говорить с тобой откровенно? — спрашивает наконец он.

Его вопрос вызывает в ней тревогу, и ответить ей нелегко. Священник поворачивается в своем кресле и перегибается через подлокотник в ее сторону.

— Это необычно, но я считаю, что должен поговорить с тобой об этом.

Линда тоже слегка подвигается в кресле. Краем глаза она видит рукав священника, его бледную руку. В веснушках, как у Эдди Гэррити.

— Я знаю, как тебя зовут, — произносит он. — Ты Линда Фэллон.

У нее перехватывает дыхание.

— Я кое-что знаю о твоей истории, — говорит он. Его голос становится добрее. Он уже не такой строгий. И уж точно, не такой усталый. — Мужчина, о котором ты говоришь, — презренный человек. Я едва знал его, до того как он уехал, но видел часто и с тех пор узнал достаточно, чтобы убедиться в этом. То, что он делал с тобой, он проделывал и с другими девочками твоего возраста и даже младше тебя. Он делал это неоднократно. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Линда кивает, с трудом веря тому, что слышит. Другие девочки? Еще младше?

— Можно сказать, что это был больной или дурной человек, — объясняет священник. — Возможно, и то и другое. Так что ты не одинока.

Эта информация настолько шокирует Линду, что все перед глазами начинает беспорядочно кружиться. Ее тошнит, будто она больна. Она вдруг вспоминает Эйлин и ее загадочное замечание: «Так поступало твое тело, а своего тела ты не должна бояться».

— Я не могу представить себе сердце этого человека, — говорит священник. — За его душу надо молиться. Но, думаю, я могу кое-что понять в твоем сердце.

Линде кажется, что ее легкие поднимаются в груди все выше и выше, так что скоро для воздуха совсем не останется места.

— Ты чувствуешь свою ответственность за то, что произошло? — спрашивает священник.

Она кивает, но потом понимает, что он-то не видит ее кивка. Линда сильнее перегибается через подлокотник кресла, как и священник, хотя ей не хочется смотреть ему в глаза. Где-то вдали она слышит слова, похожие на прощание, и звук закрывающейся двери.

— Да, — говорит она. — Более или менее.

— Конечно, можно сожалеть о том, что ты не была достаточно сильной и не воспротивилась этому человеку, но его грех гораздо тяжелее. Ты была ребенком. Ты до сих пор еще ребенок.

К ужасу Линды, на ее глаза наворачиваются непрошеные слезы.

— Твоя тетя поступила неправильно, отослав тебя. Могу представить себе, как ужасно это было для тебя.

Она качает головой из стороны в сторону. Доброта, доброта! Для нее она чуть ли не больнее, чем суровое слово. Никто никогда не разговаривал так с ней прежде.

— Это не грех, в котором тебе нужно исповедаться, потому что ты не совершала греха, — говорит священник. — Ты понимаешь, о чем я говорю?

Линда не понимает. Не совсем понимает. Это противоречит всему, что ей когда-либо говорили.

— Некоторые могут так думать, — продолжает священник. Он неожиданно чихает и говорит: — Извини. — Достает платок и сморкается. — Простуда начинается, — объясняет он. — Ты не хочешь поговорить об этом с кем-нибудь? С кем-то, кто мог бы помочь тебе?

Она отрицательно качает головой.

— Нет.

— Я знаю человека вроде врача, который мог бы поговорить с тобой о том, что ты думаешь по этому поводу.

— Нет, — настаивает она. — Не думаю.

— Я мог бы устроить, чтобы ты поговорила с женщиной.

— Нет, — отказывается она.

— Тяжело нести такое бремя одной.

Она громко, по-детски всхлипывает. Икота, судорожный глоток воздуха. Она отворачивается от священника.

Линда слышит, как священник встает и выходит из комнаты. Она думает, что он вышел, чтобы она поплакала в одиночестве, но он тут же возвращается с коробкой бумажных салфеток. Он останавливается перед ней, но она не поднимает глаз, тогда он достает из коробки салфетку и утирает ей нос.

— Возможно, тебе хочется побыть некоторое время одной, — говорит он.

Она снова отрицательно качает головой.

— Я должна вернуться в школу, — поясняет она, больше всего на свете желая покинуть дом священника.

— Понимаю, Линда.

Она поднимает на него глаза. Она была не права. Он совершенно не похож на Эдди Гэррити.

— Ты можешь простить того человека? — спрашивает он.

— Я не знаю. Я стараюсь не думать об этом.

— Ты можешь простить свою тетю?

Линда качает головой.

— Она меня ненавидит. Это, кажется, еще хуже.

— Не нам решать, какой грех хуже.

— Да, — соглашается она.

— Ты будешь работать над тем, чтобы простить их. Ты попробуешь.

— Да, — говорит она, хотя знает, что этого скорее всего не случится.

— У тебя есть друзья? — интересуется священник. — Кто-нибудь, с кем бы ты могла поговорить?