Книга Дочь, страница 41 – Джессика Дюрлахер

Сабина нервно рассмеялась. Они сели одновременно. Она взяла его за руку. У меня на минуту возникло чувство ревности, но Сэм выглядел таким несчастным, что я засомневался в своих невероятных умозаключениях. Похоже, я все это придумал.

— Господи, Сэм, я не подозревала, что это… что это так далеко зашло. Я думала, что… Что ты имеешь в виду, когда говоришь о моих давних расспросах?

Сэм молчал. Улыбка на его губах была едва заметной, казалось, из уважения к важности момента. Но когда он снова заговорил, то оказалось, что он вряд ли слышал, о чем она его спросила. В его голосе не было иронии — он звучал торжественно:

— Поэтому я передаю эту книгу тебе, моя упрямая интервьюерша. Четыре года работы, Сабина, четыре года тяжелой работы, и — я не могу сказать иначе — в этой рукописи вся моя жизнь! Не меньше! Я хотел… Я посвятил ее тебе, Сабина.

Он поднялся и, склонившись, обнял ее. Я услышал, что она всхлипнула, когда он на секунду спрятал лицо в ее волосах.

От неловкости я едва не начал аплодировать, но сразу опомнился, поднялся и пожал Сэму руку. Сабина осталась сидеть. Она глядела на Сэма без выражения, с безжизненной улыбкой на лице.

— Я думала… — сказала она, — ведь это твоя великая книга о Голливуде? Тогда она должна быть посвящена Анне?

— Конечно, и Анне тоже!

— Нет. Анне, и Лиз, и Бену, и Максу, всем? Ее нельзя посвящать мне одной.

Она говорила тонким голосом, словно собиралась заплакать. Или засмеяться? На ее лице ничего нельзя было прочесть, но, кажется, Сэм что-то заметил.

Он ответил коротко:

— Конечно, всем. Это для всех, но я отдаю ее тебе. Ты знаешь почему.

Сабина испугалась. Она неловко вытащила рукопись из коробки и прижала к груди.

— Спасибо, Сэм. Боже… Я так рада за тебя… И ужасно благодарна, я сразу начну читать. Я удивлена, польщена… Сэм?

Он посмотрел на нее, очень внимательно:

— Да? Я думал, я надеялся, что ты будешь довольна… Ты рада? За меня?

Она кивнула:

— Конечно, я рада, очень рада! — Обняв его, она посмотрела ему в глаза, потом взяла за плечи. — Я правда рада. Только… такая невероятная неожиданность!

— Я прочитаю ее в Голландии, Сэм, когда вернусь. Хорошо?

— Мы об этом уже договорились.

Я смотрел на Сабину. Она казалась мне невероятно красивой. Но когда я коснулся ее руки под столом, она мягко меня оттолкнула.

Обед вышел праздничным, когда мы высадили Сэма у дверей больницы, Сабина поцеловала его в губы. Она сказала:

— До свидания, дорогой Сэм, ты герой, я горжусь тобой! Спасибо за все. Я благодарна тебе за все!

И расплакалась, впервые за вечер.

Я не нашел в этом ничего странного, я даже не расстроился.

47

Если я правильно помню, на обратном пути Сабина вела себя несколько агрессивно. Радио было настроено на рок-н-ролл и орало вовсю. Может быть, именно эта музыка помогла мне почувствовать ее душевный настрой.

О книге Сэма мы не говорили, хотя я прямо в машине начал ее просматривать.

Да, еще я сказал:

— Умираю от любопытства.

Она покачивалась и встряхивала головой в такт музыке. Вид у нее был озорной. Ясно было, что она не хочет об этом говорить. Заговорила она минут через десять.

— Что же теперь будет? — Она кричала, перекрывая шум музыки. — Ты и я, что с нами будет? Я здесь, ты там… А между нами целый мир…

Она просто сбила меня с ног.

— Разве это трудно устроить? Либо ты переедешь в Голландию, либо я найду себе здесь какую-то работу. Что-нибудь придумаем.

Мне тоже, помимо воли, приходилось кричать.

Она иронически приподняла брови:

— Мы что-нибудь придумаем? Год почти кончился. Все должно быть решено прежде, чем кончится год, иначе все пойдет неправильно.

Я приглушил радио.

— Что?

— Год кончается.

— Ну и что?

— Я хочу, чтобы ты сделал выбор.

Я считал, что уже сделал выбор.

— Не морочь себе голову, — сказал я.

— К концу года я должна знать, что и как будет.

— Это ведь не только от меня зависит?

— Но ты можешь остаться здесь? Или нам надо переехать. Скажи только, куда заказать билеты: в Шанхай или в Сингапур, в Пекин, Мексику? Ну как, Макс? Что ты об этом думаешь?

Что-то неприятное было в тоне, которым это говорилось. Ни энтузиазма, ни игривости, одна злость. И нетерпение.

— Если мы должны ехать, то почему не в Европу? Не в Голландию?

Я понимал, как жалко прозвучало название этого скучного, безопасного места, но именно туда мне хотелось сейчас больше всего.

— Главное, чтобы тебе было хорошо, да? Ничего не надо менять. Но я не согласна, я хорошо знаю Голландию. Слишком сырая, слишком холодная, слишком маленькая, — парировала Сабина.

— Для тебя это станет изменением жизни. Там все происходит не спеша — что так приятно, — сказал я. Но это ничего не дало. Наверное, следовало рассердиться. Но мне было за ней не угнаться, в этой ссоре я плелся позади, потому что не принял ее аргументов.

— Нет! Голландия — пройденный этап. Не поеду, не хочу, не могу.

В голосе Сабины звучала только злость, никакого намека на юмор. Я не верил своим ушам: она была в ярости.

И не было сил отвечать ей тем же.

— Тебе не обязательно переезжать сразу, — сказал я. — Ты можешь сперва приехать ко мне в гости, начать потихоньку привыкать, потом я приеду к тебе, мы будем приезжать друг к другу: то я к тебе, то ты ко мне… Так ведь можно, правда? Разве не об этом мы говорили?

— А новый мир, разве ты не мечтал о новом мире? — процедила она сквозь зубы.

— Заткнись! — сказал я. Абсурдность ситуации завораживала. Но я, по крайней мере, испытывал отвращение к драке. — Другая жизнь — возможно. Но новый мир? Не многовато ли будет? Утопия какая-то. Не знаю, Сабина. Мне не так важно, где жить. Но что это за новый мир? И почему ты делаешь из него проблему? У меня тоже есть какая-то работа.

— В Голландии ты — издатель. Я думала, ты хочешь писать.

— Я не могу писать. Разве я тебе не говорил? Подумай о Сэме! Я обещал издать его книгу.

— Если она хороша, и без тебя найдется издатель. Сэм должен оставаться здесь, с Анной.

Это ее непокорность так проявляется? Все дело в этом?

— Господи, Сабина, — сказал я. — Так нельзя. Разве ты не хочешь ему хоть чуть-чуть помочь? — Она промолчала. — Сабина! У меня тоже перед Сэмом какие-то обязательства. Ты ведь его любишь? Неужели, черт побери, я не могу раз в жизни заняться делом, а не всякой ерундой?