Онлайн книга «Игры марионеток»
Не скрою, это был жесткий удар. И сразу же попрошу у тебя прощения, потому что все мое дальнейшее поведение было сплошным отвратительным и стыдным свинством. Чего я только не делал, чтобы остановить твой стремительный взлет! И врал, пытаясь убедить тебя в том, что избранный путь тебе не по силам. И подличал, организуя всевозможные препоны и ловушки. И откровенно «ломал через колено», грозя оставить, разорвать наши отношения. Впрочем, в этом, последнем, был честен. Когда тщетность всех моих усилий стала очевидна, я, на самом деле, решил вычеркнуть тебя из жизни. Прием этот хорошо известен, и хотя, скажем прямо, не делает чести взявшим его на вооружение, действует неплохо. Суть его проста: фактор, вызывающий отрицательные эмоции следует исключить из обхода. С человеком — раззнакомиться, рассориться. Предмет — забросить в дальний угол, а то и вовсе — выбросить на помойку. Зловредную телевизионную программу — не смотреть. Эмоции, которые немедленно закипали во мне и били, что называется, ключом, стоило только твоему голосу раздаться где-то поблизости, особенно — в эфире (а ты, как назло мелькала на экране все чаще — журналисты, пожалуй, первыми оценили твои многочисленные достоинства), скажем так, не доставляли мне радости и не делали чести. И я решился. Рванул с корнем. Обрубил концы. Сжег мосты. Что там еще говорят и пишут в подобных случаях? Справедливости ради, замечу все же, что поначалу все у меня получилось. Мы расстались. Я знаю, ты страдала. Прости за то, что напоминаю об этом, да еще в таком высокопарном стиле. А еще прости за то, что мне осознание этого, доставляло некоторое, пусть и не слишком ощутимое, но все-таки — облегчение. Не скажу — радость. Радоваться было нечему. Для меня потеря оказалась куда более тяжелой, чем мог предполагать. К тому же, то, как я обставил наше расставание, а вернее — если уж быть честным до конца! — собственное бегство, было так гадко и стыдно, что говорить об этом до сих пор не хочется. Стыдно. Никогда в жизни, я не чувствовал себя таким трусом и подлецом, как в те дни. Ты, со свойственной тебе горячностью, искала, требовала объяснений. Я трусливо скрывался, отсиживался дома, отключив телефоны. Мысль о встрече с тобой и необходимости что-то объяснять повергала в ужас. Да и что, собственно, мог я объяснить тебе? Сказать правду, то есть признать, что ты «переросла» меня, «обошла на повороте» и осознание этого мне невыносимо? Что женщина, из которой пару лет назад я легкомысленно собирался «сделать человека», состоялась в такой степени, что стала для меня непозволительной роскошью? Не по Сеньке, дескать, шапка? Не по сверчку шесток? И мне от этого тошно, и белый свет не мил? Но в том-то и была суть проблемы! Если бы мог я в ту пору признать такое, то и бежать от тебя не было никакой нужды! Жил бы подле, да радовался. Нет, гордыня не позволяла. Она громче всех прочих чувств вопила тогда во мне, моя гордыня. Сильна был, стерва! Я чувствовал себя тараканом, мерзким, грязным, помойным тараканом, который, напакостив, в животном ужасе, забился в щель и притворился дохлым. А может, и не притворился вовсе, а на самом деле, от страха сдох. Жил ли я все то время, пока корчился от зависти? Очень условно. Думаю, а вернее, надеюсь, что судьба моя и сейчас тебе не безразлична. Но уверен, что в те дни ты наблюдала за событиями моей жизни пристально, и потому знаешь, как печально, если не сказать — трагически они развивались. Далек от мистики, но, право слово, впору предположить, что судьба карала меня за то зло, которое причинил тебе. Карала жестоко и показательно. Все, из чего складывалось мое легендарное благополучие: репутация, карьера, связи — все, чему завидовали враги и жаждали последователи, водночасье рассыпалось, словно карточный домик, из основания которого выдернули одну-единственную карту. Даму, разумеется. Только вот какую? В токовании мастей, признаюсь, не силен. Словом, я стремительно терял все и неуклонно скатывался вниз по той самой лестнице, что вознесла меня к вершинам. Ступенька за ступенькой. В строгой обратной последовательности. Иногда, как и при восхождении, перепрыгивая сразу через несколько уровней. И вот настал черед последнего предела. Падать дальше было уже некуда, но бездна, в которую я сорвался, оказалась отнюдь не бездной. Я ощутил себя сидящим или даже лежащим, впрочем, уместнее будет сказать — валяющимся на дне глубокой выработанной шахты. Мне было очень скверно — тоскливо и одиноко. Кругом были тьма и запустение. Но, оказалось, что жить можно и так! К тому же, как выяснилось, я был не одинок. Скажу больше: далеко не одинок! Вокруг копошились такие же бедолаги, свергнутые с высот, а то и вовсе туда не добравшиеся. Никогда. Представляешь, всю жизнь — не дне выработанной шахты, о которой там, наверху никто толком и не помнит?! Но они жили, и мало — помалу, я тоже приспособился к этой жизни. Мир постепенно обрел краски. Разумеется, это были совсем иные краски, чем те, в которые была раскрашена моя прошлая жизнь. Не было места торжественной позолоте и царственному пурпуру, но, знаешь ли, скромная акварель тоже ведь иногда занимает место в прославленном музее. Постепенно ко мне вернулось многое, но еще большее пришло, как бы, сызнова. К примеру, я полюбил те книги, что прежде вызывали только раздражение и желчную иронию. |