Книга Юный свет, страница 23 – Ральф Ротман

– Ты что? Заладила одно и то же! Нет у меня никакой подружки! Мне всего двенадцать.

– Почти уже тринадцать. В этом возрасте много чего натворить можно. В двенадцать я впервые наклюкалась. Тебе кто-нибудь в классе нравится? Я ее знаю?

– У нас одни мальчики.

– Ну, а в параллельном? Есть там кто-нибудь?

Я пожал плечами, обтер бутылочку из-под йогурта.

– Не знаю. Возможно.

– И кто это? Ну, говори же!

Держа палец во рту, я невнятно пробормотал имя. Тем не менее она разобрала и сделала театрально большие глаза.

– Ангелика Децелак? Эта, с голубым братцем? С Харкордштрассе? Ты шутишь!

– А что? Почему бы и нет?

– Так ведь у нее лупы на носу. И потом, она на голову выше тебя. Что ты нашел в этой дылде?

Я встал.

– Это не твое дело. И мы почти одного роста. Она остроумная. Но из-за того, что она всего боится, ее все время прикалывают. Женщина в очках – предел моих мечтаний. Вот так-то.

– И тебе это действительно нравится?

Я не ответил, вышел на кухню, сполоснул стакан. Но Маруша соскочила со стола и пошла за мной.

– Скажи! Ты влюбился в нее, потому что над ней все потешаются?

– Бред. Мы иногда вместе ходим в школу, вот и все. Или играем в зоолото. А тебе что тут надо? Это вообще-то наша кухня!

Но она боком отпихнула меня в сторону и приникла к крану. Вода стекала по подбородку на майку. Потом она намочила руки и положила их себе на шею.

– Вы уже целуетесь?

Я не ответил, только шумно выдохнул и открыл холодильник. Посмотрел, что там есть. Помимо маргарина и сгущенного молока была еще бутылка пива и немного колбасы. Из отделения для масла она извлекла пузыречек с лаком для ногтей и сравнила его цвет со своим.

– Целоваться – это важно. Большинство мальчишек этого не умеют. Целовать и быть нежным. А они всегда хотят сразу… Для этого и страшилка подойдет. Спроси Джонни. Ему все равно, что за баба, уродина или у нее изо рта пахнет. Знаешь, что он говорит? Закрою платком, и все дела.

Я присел на край буфета. Так я был на полголовы выше ее.

– А зачем платком? Тогда ее не будет видно.

Глядя в сад на молодые плодовые деревья перед сараем, Маруша накручивала на указательный палец свой локон. Несколько капель воды, чистой, как роса, блестели на ветках в местах среза. Садовым ножом господин Горни надрезал кору и осторожно отводил ее от ствола. Он проделывал это на каждом срезе по два раза, а потом доставал из старой пеленки на траве пару маленьких, срезанных наискосок веток. Обмакнув их в ведро с садовым клеем, он подсовывал их под кору.

– А ты вообще когда-нибудь целовался?

Свет из холодильника падал Маруше на ноги, и я увидел мурашки, появившиеся от холода, которым потянуло изнутри. Я сглотнул, потряс головой, но не мог выдавить из себя ни слова. А она, хоть и не двигалась, оказалась вдруг совсем рядом. Я почувствовал ее дыхание, пахнущее скорее жвачкой, нежели табаком.

– Тогда нужно потихонечку учиться, верно?

Она посмотрела на меня краем глаза, оттопырила языком щеку, а мокрые ноги издали на половицах слабый скрип, когда она развернулась и направилась к слегка приоткрытой входной двери.

– Сколько времени отец будет в ночной смене?

– Чего? Понятия не имею. Неделю.

Она ступила на коврик.

– Интересно. И ты совсем один? Я тебя как-нибудь навещу, малыш.

Я усмехнулся.

– Ни в коем случае! Я запру все двери.

Она прижала подбородок к груди и выдала язвительную ухмылку:

– Разве это препятствие…

Потом исчезла в своей комнате, а я соскочил с буфета и закрыл холодильник. Господин Горни обвязывал внизу лыком места прививок.

– Кстати… Там, в магазине, нужна помощница.

Но этого она уже не слышала.

Я достал из шкафчика веник и налил в ведро воды. Добавил туда стиральный порошок и стал искать тряпку, но нашел лишь старую рубашку, засунутую в изгиб трубы под раковиной. Она была вся в дырках. Я вышел за дверь и подмел лестницу. В квартире Горни кто-то играл на аккордеоне. Наверное, Лотта. Она была самой маленькой и почти не видела клавиш. Обычно фрау Горни сидела рядом с ней и помогала сжимать и растягивать мехи, пока та учила гамму.

Я вымел пыль из открытой двери дома в сад, а потом протер лестницу тряпкой, ступеньку за ступенькой. В верхние окна светило солнце, и красно-коричневое дерево блестело как лакированное. Потом в коридор вышел Вольфганг. На хлястике его кожаных шортов красовался костяной эдельвейс. Он откусил кусок колбасы и стал чавкать.

– Эй, чего ты тут лестницу мочишь!

Я не ответил, лишь отжал половую тряпку. Но он не уходил. Подлость в его глазах имела какое-то отношение к пробору на голове. Но я не понял какое.

– У вас там в клубе охотничья собака! Ничего подобного я раньше никогда не видел. Она больная, что ли? Прыгает, норовит лизнуть, а сама пускает слюни. Я бы ее усыпил.

Я продолжал тереть и не смотрел на него.

– Ты злишься, потому что тебя не приняли в члены клуба. Четыре голоса против одного, твоего.

– Да ерунда. Это все детские игрушки, что вы там устроили.

Он что-то выплюнул. Крохотный кусочек хрящика упал на пол, запрыгал по плитам.

– Я все равно ухожу от вас в гимназию.

– Вот и отлично, придурок, туда тебе и дорога.

Он что-то там произнес, но я не разобрал что. Дитрих и Сабина, его младшие брат и сестра, с криками пронеслись мимо на улицу, и он последовал за ними, закрыв за собой дверь. Я вытер последнюю ступеньку и бросил тряпку в ведро. Пальчики Лотты бегали по клавишам, а я, насвистывая, поднялся по блестящей, в верхней части слегка витой лестнице, хотел дойти до квартиры. Но, пройдя пару шагов, заметил, что оставляю на мокром лаке следы. Так что я опять спустился и принялся ступенька за ступенькой вытирать их.

Это продолжалось гораздо дольше, чем непосредственное мытье, я вспотел и был уже почти на самом верху, когда приоткрылась парадная дверь. Перешептываясь и хихикая, снизу вверх на меня смотрели Дитрих и Сабина, на губах остатки солодки. У них были возбужденные лица, и на какой-то момент я увидел позади них подтяжки с эдельвейсом. Потом дети подняли свои тонкие ручонки и изо всей силы бросили на ступеньки горсти земли. До меня долетели мелкие камушки, а потом, подпрыгивая, скатились обратно вниз. Дверь к этому времени уже захлопнулась.

– Филателист!

Не знаю, почему я прокричал именно это. В гневе мне не пришло в голову ничего другого. Под ногами скрипел песок, а на предпоследней ступеньке я поскользнулся, но успел ухватиться за перила. Я рванул вниз, однако на тротуаре никого не было. Лишь велосипед Вольфганга стоял на стоянке, в ямке на мостовой. Я плюнул на седло. Потом вернулся в дом и постучал этажом ниже нашей квартиры. Аккордеон замолчал.