Онлайн книга «Юный свет»
|
– Гм… Я склонил голову, ломал ногти на пальцах. Церковь стала заполняться людьми, я слышал скрип входной двери. Кто-то кашлял. Пастор подвинулся ближе к решетке, так близко, что я даже разглядел волоски в его ушах. И перхоть на плече. Я прошептал: – Господин Штюрвальд? – Я слушаю, сын мой. Я слушаю. – У меня вопрос. Скорее – просьба. Я хочу сказать, сейчас я покаялся в своих грехах, а можно мне теперь исповедаться за кого-то еще? – Что ты хочешь? И за кого? – Этого я не могу сказать. – Почему ты хочешь за кого-то исповедаться? Пусть он лучше сделает это сам, верно? – Но он не ходит в церковь. Никогда. Пастор покачал головой. – И ты считаешь, что можешь вот так просто… А что такого он сделал? Тебе известны его согрешения? – Думаю, да. – И это?… Я задержал дыхание. – Ну, как бы это сказать… Вообще-то он хороший человек. Никогда никого не бьет, дает денег на газировку, ну и… Но он прелюбодействовал. – Откуда ты знаешь? Ты при этом присутствовал? – Я? Боже упаси! Он подергал себя за ухо. – Послушай меня, сын мой. Буду краток: ни один человек не может исповедоваться за другого. Каждый должен это делать самостоятельно. Потому что исповедь ведет к покаянию, насколько тебе известно. А иначе в ней нет никакого смысла. И ты не можешь каяться за грехи другого человека. Я сглотнул. – Нет? А почему нет? – Юлиан? О чем ты спрашиваешь! Это же логично, как ты не понимаешь? Если, скажем, твоя сестра сломает куклу своей подружки нарочно, ты же не можешь за нее покаяться. – Нет? – Я возил пальцем по решетке. На уровне рта края лакированных ячеек были не такими острыми. – Ну, почему же, нет… Конечно, могу! – Нет, сын мой. Решительно нет. Ты можешь за грешника помолиться, чтобы Бог простил ему его грехи и направил его на праведный путь. Но ты не можешь признаваться в его грехах и каяться в них. А я не смогу отпустить ему его грехи, наложив епитимью на тебя. Это же абсурдно, ты понял или нет? Я немного подумал. Потом замотал головой. Пастор провел обеими руками по волосам. – Ну, хватит. Поговорим об этом в другой раз. Люди уже ждут. Что-нибудь еще? Я ничего не ответил, и он постучал в стенку. – Эй, не спать! – Да. То есть, я имею в виду, нет. Я посеял его велосипед. – Чей велосипед? – Ну, того человека, которому вы не хотите отпускать грехи. – Юлиан, прекрати немедленно. Я не могу этого сделать! – С губ слетали брызги слюны, за решеткой засверкали очки. – И ты не можешь задерживать церковную службу! Он поднял два пальца, осенил меня крестом. – Ego te absolvo [23] . Два раза «Отче наш» и один раз «Аве Мария». – Спасибо, Господи, – прошептал я и встал. Органист принялся негромко импровизировать, а я прошел к выходу и преклонил колени у последней скамьи. В модерновом помещении с наклонными колоннами сидели две старушки и наблюдали, как церковный служка зажигает свечи. Неугасимая лампада отбрасывала на оштукатуренную стену красное пятно. Я два раза прочел «Аве Мария» и четыре раза «Отче наш». И вышел на улицу. На футбольном поле обновляли краску. Порывы ветра подпортили одиннадцатиметровую отметку, она выглядела немного потертой, как голова с редкими седыми волосами. Мужчина сидел на своей тележке и пил что-то из термоса. Я широко шагнул через боковую линию. Он поднял руку в знак благодарности. Начинало припекать, и я снял ветровку, убрал ее в рюкзак. Когда я приближался к участку Помрена, то уже издали увидел, что фургончика больше нет. Из травы торчали обугленные останки, некоторые еще дымились, когда я потыкал в пепел палкой. Я пересек двор и позвал Зорро. Его тоже нигде не было видно. Над моей головой со свистом пролетела птичка и замелькала в листве, мне вдруг показалось, что я увидел серое оперенье нашего попугайчика. Старый Помрен сидел на кухне у окна и скручивал сигарету. На холодной плите бутылка пива. Я подошел к окну. – Привет. Кто это спалил фургон? Он пожал плечами, провел языком по самокрутке. Какими бы редкими ни казались его волосы, брови по-прежнему были густыми, похожими на растрепанную щетину, а каждый волосок на лапку жука. – Ну, кто же еще… – Он чиркнул спичкой, закурил. – Твои дружки, естественно. Все из-за своего сумасбродства. Они и дворняжку едва не поджарили. – Зорро? Он выпустил дым, кивнул. – Уже облили его спиртом. Хотели посмотреть, как он горящим факелом помчится по полю. К счастью, здесь валялся кусок горбыля. Так скоро они не вернутся… А куда это ты с рюкзаком? Собрался в поход? – Он ухмыльнулся. – К старому Маниту? – Понятия не имею. Свалю куда-нибудь. А вы не знаете, где сейчас собака? Он сощурился на солнце, опять затянулся, да так, что щеки глубоко запали. Потом выплюнул крошки табака. – Что за бред?… Я имею в виду, сваливать куда-нибудь. Отчего бежать-то? Натворил что-нибудь? Я не ответил, возил сандалией по земле, разгребая пробки, валявшиеся под окном. Некоторые еще блестели, а остальные уже заржавели. Старик глотнул пива. – Ты же Текумсе или уже нет? А я – старый Херонимо, вождь апачей, и скажу тебе: бегства не существует. Куда бы ты ни шел, ты остаешься в этом мире, мой мальчик. А он везде одинаков. Так что оставайся там, где ты есть. А если грянет буря, скажи себе: все пройдет. Даже самое плохое. – Вы так считаете? – Уверен. Кто может тебе что-то сделать? Вселенная совершенна, понимаешь? Ни убавить, ни прибавить. Даже если ты давно умер, ты будешь жить вечно. Он постучал себе по виску. – И если ты выбрал свободу, с тобой ничего не может случиться. Никогда. Когда я свернул на нашу улицу, я увидел его уже издалека и побежал быстрее. Тяжелая банка в рюкзаке била меня по спине, но я не обращал внимания на боль. Я перепрыгнул через изгородь, чтобы сократить дорогу. Это на самом деле был наш велосипед, стоявший перед дверью. Шины в порядке, насос с деревянной ручкой на месте и даже инструменты в сумочке – все в целости и сохранности. Только не было крышки звонка с выгравированным листиком клевера. Я взбежал по лестнице. Дверь в квартиру открыта настежь. Отец, в вельветовых штанах и черной футболке, сидел на диване. Бросил на меня короткий взгляд. Он читал бумагу, лежавшую перед ним на столике. Я покашлял, но остался стоять в дверях. |