Книга Аут. Роман воспитания, страница 115 – Игорь Зотов

Какой Джек во Флориде? Рубаха в пальмах, белые штаны и черная, как слепота, физиономия Джека, который «свалит и больше не вернется».

Какая дорога во Флориде? Пальмы, мосты через болота.

Какое «никогда» во Флориде? Океан?

Зашевелился Жинито на заднем сиденье. Хочет xi-xi. Торможу у обочины. Луна – внизу, над невидимым океаном. Она много бледнее и меньше прежнего. Жинито шумно мочится прямо у дверцы. Я смотрю в зеркало, но темно и его почти не видно.

Мария что-то говорит ему, кажется, на ронга, он молчит.

– Что ты его спросила?

– Хочет ли он есть.

– Он не понял тебя?

– Нет.

– Спроси по-португальски.

Мария не спрашивает, достает из корзины (надо же, взяла с собой корзинку с едой, словно мы едем на семейный пикник!) апельсин, протягивает назад. Жинито ест жадно, даже кожуру не счищает, выплевывает ее в окно. Едем дальше.

Дорога скверная – глубокие выбоины, часто полотно вообще пропадает, так что я веду наугад, напряженно вглядываясь в африканскую тьму. Я очень хорошо знаю, что ночью ехать безопаснее, чем днем: ночью повстанцы спят или – но это редко – делают вылазки, нападают на армейские посты, на казармы. Но за дорогой не следят, да и кто отважится ехать по ней ночью?!

Вот и рассвет, светает стремительно, в стороне океана небо сереет, розовеет, и уже край солнца вылезает из-за темной каймы буша на горизонте. Ровный гул мотора усыпляет. Мария.

Мария словно читает мои чувства: достает из корзины термос, наливает кофе. Протягивает профессионально, завернув стаканчик в салфетку – моя стюардесса Мария.

Ровно в девять часов, когда мы отъехали от столицы сто три километра и плелись, объезжая ямы, по разбитой дороге, я услышал выстрел. Давно пора – торможу. Вот они вышли из буша, пятеро бойцов Сопротивления. Лица незнакомые, но кому еще ошиваться в засаде?

Выхожу им навстречу.

– Поднимите руки, стойте там, – стволом указывает мне первый.

Очевидно, это старший – здоровенный негрилла с мутными глазами.

Я повинуюсь, он держит меня на мушке, остальные вытаскивают из машины Марию и Жинито, лезут в салон, шарят в поисках поживы.

– Эй, ребята! Что вы делаете? Это я, команданте Бен, – улыбаюсь старшему и делаю пару шагов в его сторону. – Кто ваш командир? Ваномба? Мбота?

Тишину взрывает короткая очередь – перед моими ногами вспыхивают фонтанчики песка. Еще шаг, и негрилла со страха расстреляет и меня, и Марию, и Жинито.

– Стойте на месте! – кричит он.

Я пячусь к машине, по другую ее сторону Мария прижимает к себе Жинито.

Двое других наконец закончили обыск, один запихнул в рот яблоко – оно торчит в обрамлении его огромных губищ, как у клоуна в цирке.

Выстрелы нас спасли, на их шум из буша вываливает еще с полтора десятка бойцов и среди них Жоау – из батальона майора Шоны. Я улыбаюсь ему. Жоау чуть ли не первый боец, с кем я познакомился на этой войне, он был в числе тех, что встречали меня с мальчиками моим первым повстанческим утром на границе у Комати-Буша. Жоау узнает меня и Жинито. Что-то говорит негрилле, тот опускает автомат.

Неужели я видел Жинито в последний раз?

Если верить рассказу молодого безумца, пришедшего на чердак, мой негритенок живет теперь в буржуазной Дании. Его прозвали Чумовым, а значит, с ним полный порядок. Возможно, я как-нибудь сподоблюсь слетать туда и повидать его: узнает ли он меня? Впрочем, не настолько я еще сентиментален, чтобы совершать такие поступки (хотя кто знает, к старости люди часто становятся слезливы). Довольно того, что он появился в моем рассказе и одним этим доставил несколько приятных минут. Гораздо более приятных, чем встретить в каком-нибудь копенгагенском баре цивилизованного негра в модной рубахе, бойко трендящего по-датски и по-английски, и знать, что его грудь под рубашкой изувечена шрамом от плеча до соска, а его рука до сих пор помнит это мясорубное движение: чик! – и нету уха у врага-мертвеца.

А пока я держу мальчика за плечи и объясняю Жо-ау, что и как следует делать: отправить двоих бойцов в штаб вместе с мальчуганом и с этими важными бумагами. Пишу записку Даламе, в которой докладываю, что неожиданно выявились весьма интересные и важные обстоятельства для нашего Движения и что эти обстоятельства вынуждают меня задержаться еще на несколько дней. Я знаю, что это не просто неубедительная, а и преступная отговорка, поскольку Даламе непременно расскажут, с кем меня видели на дороге; но все равно утешаю себя мыслью, что главная моя миссия окончена. И оправдывая себя этим, без колебаний совершаю военное преступление – еду дальше.

Тереблю жесткие волосы Жинито, сажусь в машину. Он не обернулся, он тянет за ремень автомат негриллы, который – получаса не прошло – чуть не пристрелил нас. Жинито не до сантиментов, ему бы пострелять. Мне бы тоже этого хотелось на его месте.

Мост через Лимпопо проезжаем без приключений – двое правительственных солдатиков лежат в тени на обочине и, едва подняв головы, с ленивым любопытством провожают нас взглядом.

Санта-Амелия – городок крохотный и пустой. Какой-то он сейчас, когда война давно закончилась? Хотя по сути в этой несчастной стране ничего не изменилось: время от времени я читаю в интернете сообщения об очередном наводнении или засухе или о СПИДе, скосившем три четверти тамошних учителей.

А между тем в этом городке я прожил самый чудесный день в своей скитальческой жизни. Это чувство я испытал и тогда, двадцать лет назад, и оно возрождается во мне все эти годы неизменно, когда я вижу солнце. Я в этот мир пришел, чтоб видеть солнце.

С холма сбегаем по белому песку к океану. Он неистов, он наваливается синими волнами на берег, продирается сквозь нагромождение скал и камней и белой пеной лижет наши ноги. Песок уходит из-под ног и тянет нас за собой – так что не удержаться. Искоса смотрю в глаза Марии. В них океан – ярость и тревога. Меня тоже охватывает неожиданная тревога.

– Пойдем! – кричу против ветра.

Мария кивает, мы возвращаемся к лагуне, отыскиваем нашу лодку.

Вытаскиваю лодчонку на пустой берег пляжа – ни души по-прежнему. Мы с Марией бредем по желтой воде лагуны к далеким деревьям, ложимся в их сень и лежим, взявшись за руки. Шелестит листва раскидистого мангового дерева, еле слышный доносится рокот океанского прибоя. Полуденный отдых фавна. Тишину нарушает легкий плеск, я поднимаю голову – по кромке пляжа бредет старик, белесая кожа торчит из-под столетней рубахи и бывших штанов, ставших почти шортами. Он почтительно замирает шагах в пяти и пытается что-то сказать, раздвигает губы, обнажает полузубый рот. Наконец говорит:

– Fishemen [32] ?

– Yeah, – киваю.

Старик уходит. Его лексикон исчерпан.