Онлайн книга «Пока с безмолвной девой»
|
«Кто это, они?» «Ну, эти… борцы, в рот их». «Может быть, я вернусь», — сказал я. Профессор внимательно, с поехавшими кверху бровями, посмотрел на меня. «У меня есть знакомый психиатр, — промолвил он. — Очень вдумчивый специалист. Могу сосватать». Теперь я видел, что женщина в углу почти неотрывно смотрит на меня. Профессор бормотал: «Вернусь, ха-ха, он собрался возвращаться. Там всё отравлено. Там запах лагеря, как запах сортира. И вообще, что это за тема для душевного разговора… Меня политика не интересует. Плевать мне на патриотизм. Мы, рядовые граждане, заинтересованы только в одном: в стабильности и общественном порядке. И в благосостоянии населения! Родина там, где хорошо подают. Но ты не ответил на мой вопрос». «Я получаю зарплату», — сказал я. «Какого же хрена, спрашивается, ты торчишь на улице, отнимаешь хлеб у настоящих нищих, что это за маскарад…» «Дядя, я тоже настоящий». Я встал и направился к даме в углу. V Профессор заявил, что он тоже человек пишущий. «Говорю так, чтобы не употреблять слово писатель, загаженное в нашем проституированном обществе… А вы, случайно, не представительница этой профессии?» Я вмешался: «Ты хочешь сказать, писательница?» «Гм. Моя мысль, собственно, была другая…» «Вам придётся извинить его, сами понимаете, возраст…» «Кто здесь говорит о возрасте? Мы ещё поживём! Впрочем, неизвестно, кто из нас моложе… Позвольте представиться», — сказал дядя, приосанившись, держа пенсне, как бабочку, двумя пальцами. «Нет необходимости. Профессор социологии. Я его племянник… А это Мария Фёдоровна». «О! так звали, если не ошибаюсь, вдовствующую императрицу. Разрешите вас называть Машей?» «Мой дядюшка, — пояснил я, понизив голос, — потомок одного из древнейших родов России. Из старой эмиграции…» «Х-гм. Старая эмиграция… да, да… Какие люди, какие умы. Мы тут беседовали о литературе. Герр обер!..» Официант принёс ещё один прибор. Профессор насадил пенсне на нос. «Так вот, насчёт литературы… Я, знаете ли, работаю над мемуарами. Noblesse oblige! [4] Помню, государь сказал мне однажды на приёме в Зимнем: ты, князь, слушай и всё запоминай. Когда-нибудь обо всех нас напишешь… Он уже тогда предчувствовал, что его ожидает». «Но ведь это же было очень давно», — возразила гостья. «Да, моя девочка, это было давно». «Сколько же вам было тогда лет?» Я разлил вино по бокалам. «Может, не надо, — сказала она. — А то ещё запьянею». Я осведомился о её спутнике. «Это тот, который…? Если память мне не изменяет… В мюллеровских банях?» — пролепетал профессор. «Я его знать не знаю. Пристал на улице». Выяснилось, что она со вчерашнего дня ничего не ела. «Короче говоря, слинял. Хамство, — констатировал профессор. Даже если он не воспользовался твоим, э-э… гостеприимством. Но ничего. Мы с ним потолкуем. Мы его найдём». По мере того, как темнело снаружи, «локаль» наполнялся голосами, взад-вперёд сновали официанты, теперь их стало трое, появились завсегдатаи, ввалилась компания немолодых пузатых мужиков и вызывающе одетых женщин. Кельнер шёл к нам со счётом. «Мы не торопимся, — сказал профессор. — Ещё не всё обсудили». «Можно обсудить в другом месте», — заметил кельнер. Он положил на стол счёт, профессор смахнул листок со стола, снял пенсне и осмотрел кельнера. «Пошли отсюда, дядя», — сказал я по-русски. «Знаете ли вы, что он сказал? — спросил, перейдя на вы, профессор. — Он сказал, что побывал во многих странах. Но нигде ещё не сталкивался с таким хамским обращением». «Врёшь», — сказал кельнер. «Что? Повтори, я не расслышал». «Он тебе два слова сказал, а ты переводишь как целую фразу». «А известно ли тебе, — сопя, сказал профессор, — что русский язык обладает краткостью, с которой может сравниться только латынь? Я попрошу уважать русский язык!» Подошёл хозяин заведения — или кто он там был, — скопческого вида, с длинным унылым лицом, мало похожий на трактирщика, почему-то в длинном пальто и в шляпе. Профессор насадил стёкла на утиный нос. «Я запрещаю издеваться над моим родным языком». «Да успокойся ты, никто не издевается. Вот, — сказал официант, садясь на корточки, — не хотят платить». Он добыл из-под стола бумагу, протянул хозяину, тот взглянул на счёт, потом на меня, Марью Фёдоровну и, наконец, на профессора. «Я этого не говорил, — возразил профессор и повёл носом, словно призывал окружающих быть свидетелями. — Но ещё вопрос, за что платить!» Я вынул кошелёк, дядя величественным жестом отвёл мою руку. Хозяин кафе сказал: «Я тебя знаю. И полиция тебя знает». «Вполне возможно, — отвечал профессор. — Я человек известный». «Вот именно, — возразил хозяин. По-видимому, он что-то соображал. Потом произнёс с сильным акцентом: — Если ты, сука, немедленно не…» «О, — сказал дядя, — что я слышу. Диалект отцов. Язык родных осин! Но тем лучше. Нам легче будет объясниться. Так вот. Пошёл ты… знаешь куда?» «Нет, не знаю», — сказал хозяин. «К солёной маме! — взвизгнул профессор. — Можете звать полицию», — сказал он самодовольно. В погребе зажглись огни, словно здесь готовилось тайное празднество, синеватый свет вспыхнул на бокалах, на украшениях женщин, бросил на лица лунный отблеск. Воцарилось молчание. Астральный нимб окружил чело оккультного профессора, а физиономия хозяина приняла трупный оттенок. Кельнер направился было к телефону, владелец заведения остановил его. «Сами управимся». И тотчас в зале появился, к моему немалому удивлению, персонаж, о котором уже упоминалось на этих страницах. Широко расставляя ноги, развесив ручищи, двинулся к нам. Фраппирован был и мой друг профессор. «Дёма! — проговорил он. — И тебе не стыдно?.. Позвольте, это мой человек. Он у меня работает». «У нас тоже», — сказал кельнер. Хозяин не удостоил профессора ответом и лишь кивнул в нашу сторону. Человек-орангутан схватил дядю за шиворот. «Дёма, что происходит? Ты меня не узнаёшь?.. Имейте в виду, коллега — известный журналист, он сделает этот случай достоянием общественности. Он вас разорит!» — кричал профессор. Никто уже не обращал на нас внимания. |