Онлайн книга «Бабочка на ладони»
|
На сей раз дело ограничилось уколом — разумеется, болезненным. Мне стало плохо, я чувствовала, как лекарство, которое мне впрыснули, расходится по всему телу. Если б могла, крикнула бы «НЕТ!» этому уколу, но речь шла о моей жизни, и оставалось только терпеть. * * * Вот ведь незадача — сегодня надо идти к ксендзу Енджею! Но ведь они так редко у него собираются, так что, откровенно говоря… Хорошо еще, он не пытается вернуть заблудших овец в лоно церкви! Все-таки они взрослые люди. И вообще ксендз Енджей — дядя Баси. Даже смешно: ксендз — и чей-то дядюшка! Уж кого-кого, а священников точно следовало бы находить в капусте. Когда Бася призналась, что Енджей — брат ее мамы, ей не поверили. Ведь ксендз — не сын, не брат, не дядя и не племянник, а священнослужитель! Но тогда они были маленькие и во многое не верили. Бася, например, не верила, что ее родители занимаются этим самым. Правду сказать, она до сих пор в это не верит. А вот Петр не верил, что ксендз Енджей носит брюки, и поразился, когда в первый раз увидел Енджея без сутаны. Да еще в шортах. Ксендз преподавал детишкам Закон Божий особым образом: играл с ними в футбол, лазал по горам, ходил в походы и — прежде всего — был с ними со всеми на «ты». С детьми! Неслыханное дело! Тоже мне основа для веры в Бога! Ну, в Бога-то, может, верят и не все. Зато верят в ксендза Енджея. А сам ксендз Енджей глубоко верит в Бога и не верит в докторов. Считает, что от них лучше держаться подальше, здоровее будешь. Медикам только попадись в лапы, сразу больным нарекут. Вон приходский священник из костела Святого Иосифа Работника сдал кровь на анализ, на самый обыкновенный анализ! И что? Оказалось, у него диабет. А не сдавал бы кровь, никакого диабета у него бы и не было! Потому-то ксендз Енджей не идет к окулисту — глазник тоже ведь врач, — хотя со зрением у него все хуже. Еще найдут у него (не дай бог, постучать по дереву) какую-нибудь глазную болезнь. Ксендз купил в аптеке очки за двенадцать злотых и теперь видит лучше. Хотя и ненамного. С врачами он иногда беседует. Но не о себе. * * * Все сидят у ксендза Енджея (срочное дело, сказал священник), на столе бутылка коньяка. Енджей трет глаза. — Откуда такой хороший коньяк? — Петр рассматривает бутылку. — Не помню, Петрусь. В глазах некоторых людей я вроде адвоката, хотя в конвертах мне ничего не преподносят, к сожалению… — Ксендз смущенно улыбается. — Пейте, дети мои, на здоровье, то есть кто за рулем, пусть лучше не пьет… Но если хотите, попробуйте. Отличный коньяк. — Так пить или не пить? — шепчет Роза, не разобравшись хорошенько в словах пастыря. — Пей, — говорит ей на ухо Бася. — Слышала ведь. — У меня к вам большая просьба. — В комнате так тихо, что Енджей невольно понижает голос. — Как, опять? — поднимается с кресла Кшиштоф. — Опять… — На этот раз положение трагическое… Спасти может только пересадка, притом за границей. Все фонды уже подключены, но собранных средств все равно недостаточно… — Ты прямо спец по трагическим положениям. — Себастьян улыбается. — Ты всегда так говоришь. — Не упоминай при мне о болезнях. — Роза органически не переносит разговоров о смерти, болезнях и увечьях. Себастьян прекрасно об этом знает и все равно касается запретной темы. — У нас ремонт, — быстро произносит Бася и вопросительно глядит на Петра. Напряжение повисает в комнате ксендза Енджея. А ведь все они друзья уже много лет, хоть он и ксендз, а они с церковью не очень чтобы в ладах. То есть, собираясь, например, в Канаду и подавая документы на визу, в графе «вероисповедание» все бы выставили «римско-католическое» (за исключением Бубы, она последнее время выдрючивается и собирается перейти в магометанство), но ведь сейчас речь не о заполнении анкеты. И этот противный Енджей им всем вроде старшего брата, сколько ночей провели вместе у костра, да и за бриджем, какое уж тут обращение в свою веру! Енджей считает, что верует человек или нет — на то воля всемилостивейшего Господа Бога, а не скромного священника. Но если долг призывает ксендза, он к ним первым обращается за помощью. Ведь он знает их как облупленных и может на них рассчитывать. Иногда. Однако сейчас все молчат. Ну что же, времена нелегкие, своя рубашка ближе к телу, все удовольствие от посиделок с бутылочкой «Fiest French Brandy Raynal XQ» прахом пошло, теперь вся забота о том, как сохранить лицо, не касаясь кубышки. — Знаешь, Енджей, я зарабатываю… — Роза краснеет, она не то хотела сказать, надо по-быстрому сменить тему. Разумеется, она постарается помочь, только не заставляйте ее думать о больном (может быть, даже тяжелобольном) человеке, не ее это дело. — Надо поискать… — Об этом-то я вас и прошу… — В глубине души Енджей знает, что поступает правильно. Чувство смущения, неизбежное при такого рода просьбах, привычно сменяется ощущением, что он творит благое, богоугодное дело. — Неплохой. — Петр не сводит глаз с коньяка. Жидкость в бокале светло-золотистая, словно старый монастырский мед, она оставляет во рту горьковатый привкус, разогревает пищевод, а потом теплая волна возвращается обратно. — Ты же знаешь, мы планируем ремонт… Неловкое молчание прерывает Буба. Какая спокойная, совсем на нее не похоже. — Раз надо деньги отыскать, так отыщем… — Господи, до чего же мне надоели твои сентенции! Кшиштоф старается никогда не злиться, но Бубе всегда удается вывести его из равновесия. — Ты и твои мыслишки из книжки! С неба само ничего не падает! — Ну-ну, — все-таки вмешивается Енджей, — это не так, Кшись. Стучите — и откроют вам, просите — и дано вам будет. — Да я не об этом. Просто Буба рассчитывает заставить людей сделать что-то вопреки их желанию! А ведь каждому нелегко живется! У нее неверное представление о мире! — Думаешь, не заставлю? — Буба вызывающе ухмыляется. — Я ведь вас прошу только подумать… На этот раз надо почти… — Сколько? — До миллиона недостает около двухсот тысяч. — О Пресвятая Дева, полная благодати! — Себастьян замечает, что ксендз Енджей завел глаза, и сразу дает задний ход: — Это я о своей матушке. — И присовокупляет: — У меня нету. Надо налить коньячку: Хоть чуть-чуть. — Миллион — это всего лишь кучка монеток. — Буба поднимает голову. — Одна монетка, вторая, третья… — А всего этих монеток миллион, — кривится Кшиштоф. — Но считать-то начинаешь с одного злотого, — не сдается Буба. — А кто на этот раз? |