Книга Городской роман, страница 10 – Ольга Дремова

– Но не нужно. Слава Богу, раскольниковых в доме нет, так что такая вещь, как топор, не является предметом первой необходимости. Так зачем ты пришел?

– Я пришел сказать тебе, что влюбился, – засветился Анатолий, дергая фрамугу на себя и впуская в комнату свежий воздух.

– Как, опять? – флегматично произнесла Ева Юрьевна, и голова ее слегка склонилась набок. – Не хочу показаться циничной, но, по-моему, у тебя влюбленность приобретает размеры паранойи. Ты же совсем недавно был влюблен в Светлану, а в промежутке между ней и твоей настоящей пассией ты влюблялся еще раз двадцать, никак не меньше. Знаешь, если как следует постараться, то из имен твоих красоток, в которых ты каждый раз влюблялся без памяти, можно составить словарь женских имен. Хорошо еще, что не мужских, – серьезно добавила она и, затянувшись новой сигаретой, из-под прищуренных век внимательно посмотрела на сына.

– Ты считаешь, это было недавно? – удивился Толя.

– А ты считаешь, двадцать пять лет – это целая жизнь? В таком случае, мой милый, я уже должна была бы умереть трижды.

– Мама!…

– А что мама? Влюбляясь, каждый раз ты говорил, что это совсем не то, о чем я думаю, и на этот раз все по-настоящему, но проходило не так много времени, и идеал твоей мечты таял, подобно сахару в стакане. Я говорила тебе, что в женщин влюбляться нельзя, их нужно либо любить, либо пользоваться ими, но ты меня не слушал, предпочитая набивать собственные шишки.

– Мама, я хочу сказать тебе страшно важную вещь.

– Мне сесть или все не так страшно и в мои годы падение мне уже не грозит? – Лицо, похожее на портрет викторианской эпохи, слегка вытянулось и стало напоминать овал, приплюснутый с двух сторон.

– Мама, – торжественно проговорил Толик, стараясь не обращать внимания на театральную мимику матери. – Мама! Я решил бросить Свету. Как ты к этому отнесешься?

– Мое отношение к этому вопросу тебе известно, и оно остается неизменным вот уже двадцать пять лет. Для того чтобы не бросать, не стоило ее поднимать, я тебе всегда говорила, что ничего хорошего из вашего симбиоза не выйдет.

– Так ты одобряешь мое решение? – Лицо Толи просияло. Если мать согласна с его мнением, все остальное не имеет значения.

– Нет. – Викторианский портрет выпустил очередную порцию дыма и безапелляционно поджал губы.

– Нет? – Толик не мог поверить своим ушам. – Но ты же только что сказала, что наш симбиоз никогда не был продуктивным.

– Не был.

– Тогда что же? – растерялся он.

– Понимаешь ли, в чем дело, Толя, – проговорила Ева Юрьевна. Голос ее звучал несколько надтреснуто и напоминал шипение старой граммофонной пластинки, с которой забыли стереть пыль. – Насколько я могу понять, данное решение связано с твоим новым увлечением. – Она посмотрела на сына, который, не отрывая взгляда от глаз матери, согласно кивнул. – Мне не нравится твоя затея. Ты знаешь, что к Светлане я никогда не питала особо теплых чувств, честно сказать, обоюдно, и все же должна же быть в твоей голове хоть какая-то логика.

– Но мама… – возмутился Анатолий.

– Если ты пришел поинтересоваться моим мнением, я готова высказать его, если оно тебе безразлично, я тебя не звала, – надменно проговорила она, – вот тебе Бог, а вот – порог. Тебя никто не держит.

– Но ты же о ней ничего не знаешь!

– Мне совершенно не нужно ничего о ней знать, даже если бы она была принцессой крови, ничего бы не изменилось, – все женщины устроены одинаково. Поверь мне, физиологическая разница между отдельными представительницами настолько невелика, что делать исключение для кого-либо, основываясь только на этом критерии, крайне недальновидно. Если бы нашлась женщина, устроенная иначе, чем все остальные, тогда игра стоила свеч, и я первая сказала бы тебе: «В добрый путь!» Но таких нет, а менять шило на мыло глупо.

– При чем тут физиология? – ощетинился Нестеров. – Я говорю тебе о другом.

– Ах да, прости, я совсем запамятовала, что речь шла о высоких материях, – саркастично проскрипела она. – Милый мальчик, тебе потребовалось двадцать пять лет, чтобы понять, что твой первый брак оказался ошибкой. Теперь, когда ты досконально изучил все слабости, недостатки и белые пятна своей настоящей жены, вместо того чтобы пользоваться плодами своих трудов, оборачивая эти знания себе на пользу, ты собираешься все бросить и начать заново. А почему ты решил, что твое новое увлечение окажется лучше старого?

– Я это знаю, – уверенно сказал Анатолий, но вместе с этими словами к нему пришло ощущение внутреннего колебания.

– Этого узнать нельзя до тех пор, пока ты не убедишься в обратном. Допустим, у Светы полно недостатков, но тебе они не причиняют ни малейшего беспокойства. Она глуповата, если любит тебя после стольких лет совместной жизни, потому что быть замужем за таким, как ты, – одно из самых больших несчастий в мире. Она легковерна, излишне сентиментальна и гипертрофированно заботлива. Ты знаешь, ни одно из этих качеств не вредит в браке, потому что ни одному мужчине не хочется, чтобы жена была умнее его самого. А если она к тому же чистит ему брюки, испачканные в грязи у дома любовницы, и, слушая всяческие небылицы о его безмерной усталости, еще успевает и посочувствовать ему, то такая жена – просто клад. Тот, кто ищет от добра добра, – дурак, причем даже не круглый. Впрочем, я всегда утверждала, несмотря на то что ты мой единственный и глубоко любимый ребенок, что у всех дураки круглые, а ты лепком, из тебя даже дурака путного и то не вышло.

– Но Ксюня – просто чудо, она не такая, как все, она совершенно другая, – заявил Анатолий.

– Друг мой, на твоем примере я убеждаюсь, насколько все мужчины одноклеточны. Разреши задать тебе несколько вопросов? – проговорила она, вытягивая свою старую морщинистую шею в сторону сына и берясь за новую сигарету.

– Спрашивай. – Анатолий крутанул плечами, что должно было обозначать крайнюю степень неудовольствия.

– Ты можешь плечами не крутить, на меня это не действует, – заявила Ева Юрьевна. – Лучше скажи, она москвичка? – Стальные пружинки глаз буравили лицо сына, и он, не выдержав, повернулся к матери боком, всем своим видом показывая, что его заинтересовала картина, висящая на стене.

Картина и впрямь была хороша, как почти все вещи в доме Нестеровой. Ее комната напоминала скорее лавку антиквара, а не жилище простого человека. По стенам были развешаны картины старинных мастеров, на комоде и буфете стояли статуэтки саксонского фарфора и бронзовые безделушки, за стеклом серванта пылились бесценные сервизы. Но все эти сокровища, заслуживающие места в любом из музеев, пылились на полках без толку, обрастая вековым слоем грязи и запустения. Чтобы разобраться и перемыть все это великолепие, у Нестеровой не хватало ни времени, ни сил.

– Так она москвичка? – повторила вопрос Ева Юрьевна.

– Какое это имеет значение? – огрызнулся Анатолий.

– Самое прямое, – поражаясь наивности сына, заметила она.