Книга Дэниэл молчит, страница 54 – Марти Леймбах

Фокус с «игровым видео» удался. Дэниэл смотрел, раскрыв рот, а в конце фильма обнаружил у себя за спиной тот самый светлый столик с теми же приготовленными к работе материалами!

— Глазками у нас будут пуговицы, — попугайчиком повторил Дэниэл слова «комментатора».

Энди механическое повторение не устроило:

— А какие мы возьмем пуговицы?

— Красные пуговицы, — ответил Дэниэл. — Красные пуговицы будут глазками.

— Супер! — сказал Энди.

Стоп. Секундочку. Хотелось бы кое-что прояснить. Я дернула Энди за рукав, он оглянулся, сияя от успеха своей задумки.

— Где ты взял видеокамеру, Энди?

Видеокамера — едва ли не единственная ценная вещь, которую я не продала. И хранила я ее в укромном месте, на случай грабежа.

— В твоем ящике с нижним бельем, — не моргнув глазом ответил Энди.

— А что конкретно тебе понадобилось в ящике с моим нижним бельем? Что ты вообще делал в моей спальне?

— Искал видеокамеру, — уморительно серьезно ответил Энди.

Виина принесла мне чашку чая.

— Я ему сказаля, Меляни, что у тебя точно быля видеокамера, но ты ее, наверное, продаля. Это я виновата.

Я перевела взгляд с Виины на Энди. Тот стоял с простодушным видом, подбрасывая на ладони детские пластмассовые ножницы.

— Мне все равно надо было узнать, — шепнул Энди, — что моя девочка предпочитает — чулочки или колготки?

Он отвернулся, с головой ушел в занятия с Дэниэлом, и оторвать его не представлялось возможности, хотя я безжалостно хлопала его по спине, дергала за футболку, даже забралась пальцами под ремень джинсов и оттянула резинку трусов, чтобы щелкнуть как следует.

Поздно ночью, едва мне наконец удалось уснуть, зазвонил телефон. Я потянулась к трубке, в полной уверенности, что это мой брат.

— Ларри, что за мировая катастрофа вынудила тебя позвонить сюда и расстаться с живыми деньгами?!

— Это не Ларри.

Точно. Это не Ларри. Это Стивен.

Я села на кровати, прижав колени к груди. Еще полгода назад я все бы отдала за ночной звонок Стивена. А сейчас даже не знала, что сказать.

— Тоскуешь по отцу?

— Угу. — И после паузы: — Ты его никогда не любила.

Я вздохнула.

— Сейчас у тебя самое трудное время. Постепенно будет все легче. После смерти мамы я постоянно набирала ее номер телефона и только потом вспоминала, что ее больше нет. Везде видела похожих на нее женщин. Но через несколько месяцев боль начала уходить, и через год я была более-менее в порядке.

— Теперь совсем не скучаешь по ней?

Я помолчала. Язык не поворачивался произносить такие страшные слова. Разве можно когда-нибудь привыкнуть к чему-то настолько страшному и бесповоротному, как смерть родителей? И все же мы привыкаем. Мне очень не хватало мамы, только когда я услышала диагноз Дэниэла. Никакой аутизм не помешал бы маме обожать Дэниэла.

— Боли нет, — сказала я в трубку. — Но я часто о ней думаю.

— А я часто думаю о Дэниэле. К такому не привыкаешь, верно?

Нет. К такому не привыкаешь. У Дэниэла бывали дни хорошие и плохие. Утром мы с Энди повели детей в городок аттракционов — и потеряли Дэниэла. Я снимала Эмили с качелей, а Энди отвечал на очередной телефонный SOS кого-то из мам аутистов. Поставив Эмили на землю, я оглянулась, не увидела Дэниэла и жестом попросила Энди помочь. Он обошел городок, но вернулся ни с чем. Через несколько минут я уже металась между качелями и песочницами с отчаянными криками «Дэниэл!». Энди подключил к поискам охранника. Вместе мы организовали поисковую группу из нескольких мам. Я описала им своего мальчика — карие глаза, светлые волосы, зеленые шорты, желтая футболка, — и волна тошноты подкатила к горлу от страшной мысли: то же самое придется повторять в полиции. Я разрыдалась, кинулась к Энди, но и ему нечем было меня утешить.

— Ты действительно считаешь, что он развивается, правда, Мелани?

Мне знакома и эта интонация, и чувства, что за ней скрываются. Я сама так часто задавала похожие вопросы, с замиранием сердца ожидая нужный ответ. Стивен хотел услышать от меня «да». Да, конечно, он развивается; с ним все будет хорошо, нет причин волноваться.

— Еще как развивается!

Я умолчала о вчерашней прогулке в детский городок и о том, что, когда Дэниэла наконец нашли, мы с Энди были близки к помешательству. Мой малыш забрался в пластмассовый тоннель — один из аттракционов городка — и что-то выстукивал палочкой по стенке. Десяток людей надрывались, выкрикивая его имя, а он не только не отозвался, но и не заметил, похоже.

Когда Стивен отключился, я набрала номер Энди. На звонок далеко за полночь он, конечно, не ответил — я услышала только просьбу оставить сообщение на автоответчике.

Я и оставила.

— Просто думала о тебе. Решила сказать «пока». Спокойной ночи.

Энди проводил у нас почти все вечера, заезжая сразу после работы. Возникал на пороге все в тех же драных джинсах, футболке и кроссовках — рюкзак через плечо, волосы во все стороны и неизменная улыбка.

Эмили в восторге от новой игры: она привязывала шнурки от его обуви к ножкам кухонного стула, Энди притворялся, что не заметил этого, вставал, делал шаг — и с потешным изумлением растягивался на полу.

Дэниэл, едва завидев Энди, тащил ему паровозики и просил, как мы его научили: «Давай играть!»

Мы все сроднились с Энди, и это здорово.

— Не так уж плох, — оценила Виина.

Ничего более положительного в адрес мужчин я от нее не слышала.

Когда дети заснули, трое взрослых завели речь о религии — или вокруг религии, поскольку из меня не велик знаток.

— Мы не были истово верующими. Правда, папа был иудей, зато мама — атеистка, — сказала я.

— Неужели не возникало проблем из-за разницы во взглядах? — удивился Энди. — У меня на родине поубивали бы друг друга на этой почве.

— Представь себе, никаких проблем. Их позиции странным образом уживались. После папиной смерти мама сделала единственную уступку иудаизму: она отвергала все, что с евреями точно не связано. Хотя и религии отца она нас не учила. Собственно, и не могла: сама почти ничего не знала. Если мама видела в чьем-то саду статую Девы Марии, что в наших краях не редкость, она говорила что-нибудь неодобрительное. А еврейскую Пасху, Песах, или Хануку не отмечала, но непременно сообщала нам, что настал праздник. Кажется, однажды она купила нам ханукальный волчок — дрейдел, только не объяснила, как с ним играть.

— А у нас соблюдали пост, — сказал Энди. — Каждый должен был от чего-нибудь отказаться.

— И от чего вы отказывались? — поинтересовалась у него Виина.