Онлайн книга «Полуденный бес»
|
– Конечно, чужой, – просто отвечал Воробей. Он отвязал крест и прислонил к ограде. Потом развел костерок и стал варить в прокопченной кастрюльке что-то черное. – Битум, – объяснил он. – Комель надо обмазать. – Я не чужой, а свой! – воскликнул Джон и даже топнул ногой от обиды. – Это так, Ваня. Но сейчас мы поставим твоей матушке крест, и я отвезу тебя на автобус до Малютова. И ты сядешь на поезд и покатишь в столицу. А из Москвы полетишь в свою Америку. Или у тебя тоже интересы конфликтуют? – Да, я полечу в свою Америку, – согласился Джон, – но для того, чтобы закончить дела и уладить формальности. Проститься с приемным отцом. Но потом я вернусь в Москву и получу российское гражданство. Потом поеду сюда. Я жить с вами собираюсь, дядя Гена… – О как! – крякнул Воробей. – Ну да! – радостно воскликнул Половинкин. – Давай, – сказал Воробей. – И как ты собираешься с нами жить ? – Я буду фермером, – важно ответил Джон. – Возможно, я буду разводить пчел. Тут у вас пчелиный рай, между прочим. – Пчелы – это хорошо! – мечтательно поддержал его Воробьев. – Я бы и сам не прочь. Но для этого нужно сахар воровать. – Зачем? – опешил Половинкин. – Затем, что без сахара ты своим медом проторгуешься в прах. Знаешь, кто у нас тут главный пасечник? Муж заведующей продуктовой базой. Она неучтенный сахар с базы мешками ворует, а он этим сахаром пчел кормит и медок гонит. Медок, конечно, дрянь. Но он покупателю не врет! Так и пишет на банках: «Мед липовый». – Тогда я займусь животноводством. – Опять молодец! Для этого зерно воровать нужно. – Выходит, без воровства в деревне делать нечего? – Почему нечего? Я не ворую. И Ознобишин – тоже. – Тогда я пойду в учители или пастухи, – обрадовался Джон. – В учителя тебя не возьмут без нашего образования. А в пастухи? Давай, Ваня! Напарник мне позарез нужен! Сядем с тобой на коньков и – йе-хо-хо! – Йе-хо-хо! Половинкин, подражая Воробью, закричал, засвистел, закрутил в воздухе воображаемым кнутом и стал скакать на месте. – Йе-хо-хо! – Хватит, – осадил его Воробьев. – Не место тут. Пошли крест ставить. Когда крест на могиле Лизаветы был установлен, они полюбовались на свою и учителя работу и сели в тени куста, чтобы перекусить. Воробей достал из сетки сверток, похожий на тот, что был вчера. И было там то же самое: сало, яйца и черемша. – Кусай, Ванька! – оживившись, сказал Воробей. Вскоре Джон понял причину этого оживления: из той же сетки была извлечена бутылка водки и два стакана. – Помянём рабу Божью Елизавету! – Я не буду пить, – отказался Джон. – Положено… – удивился Воробьев. – Кем положено? Я не знаю этого человека. – Ну как хочешь, – согласился Воробей, обрадовавшись, что водки достанется больше. – Правильно, не пей. Только учти, пастухом тебе не стать никогда. – Я знаю, что я буду делать, – сказал Джон. – Николай Васильевич жаловался, что здесь проблема с английским языком. Я буду давать уроки английского за небольшую плату. – Чудак! – воскликнул Воробей, по-новому глядя на Половинкина. – Ты это всерьез? – Ну да! – Да кто тебе даст наше гражданство, Ваня? – Это не проблема, – уверенно сказал Половинкин. – Россия теперь свободная страна, а решить формальности мне поможет мой отец Палисадов. – Кто?! – воскликнул Воробьев. – Палисадов. Это мне Максим Максимыч сказал. Выражение лица Воробьева непрестанно менялось. То оно искажалось злобной гримасой, то делалось страдальческим, то виноватым. – Максимыч? – бормотал он. – Значит, так и есть! Но откуда он знает? Неужто Палисадов ему сам открылся? Тогда, Ванька, у тебя есть шанс! Говорят, он теперь первый в Москве человек! Ты не тяни, а ступай прямо к нему. Так, мол, и так, вот я, ваш сын, плод греха вашей молодости. Не ругайся с ним ни в коем случае! Палисадов тебя в люди выведет. Может, ты генералом станешь. – Мне ничего не нужно от этого человека, – надменно сказал Джон. – Я обращусь к нему только в случае крайней необходимости. – А если он тебя не признает? – не слушая его, продолжал Воробьев. – Скажет: ты чего, мало́й, паточной самогонкой обожрался? Какой такой сын, какой такой грех молодости? Знать ничего не знаю и знать не желаю. Ты, Ванька, тогда в газету иди! Они журналистов сейчас боятся. – Если он меня не признает, – спокойно отвечал Джон, – я его убью. – Чего?! – Убью. Воробей пристально посмотрел на него и вздрогнул. У Джона были глаза покойной Лизы. – Я ведь, дядя Гена, для того и приехал в Россию, – продолжал Джон, – чтобы убить отца. Разыскать и убить. – Да зачем? Это – грех. – У меня на это свой взгляд. И Джон обстоятельно изложил Воробьеву свою теорию об Отце, которую он рассказывал Барскому, Чикомасову и Дорофееву. Он был уверен, что Воробьев ничего в этом не поймет, но тот принял теорию Половинкина совершенно серьезно. – Это так, Ваня, так! – горячо соглашался он. – И то, что ты о нас, русских, вчера говорил, – правда! Без любви живем, без жалости. Баб своих обижаем. Ах, как обижаем! Другой раз задумаешься и взвоешь от стыда. Самый язык Воробья изменился. – Но в одном, Ваня, ты не прав. Не Отца в России убивать нужно, а Мать спасать. Хотя свою мать ты уже спасти не можешь… – После вчерашнего я раздумал его убивать, – согласился Джон. – Но я сделаю это, если он посмеет от меня отказаться. Я не нуждаюсь в нем, но еще раз оскорбить свою мать я ему не позволю! Воробей вдруг рухнул на колени, лицом по направлению к могиле. Пьяные слезы катились по его лицу. – Слава богу! Дождалась Лизонька своего защитника! Джон обнял его. – А ведь ты, Ванька, моим сыном мог быть! – последний раз всхлипнул Воробьев. – Ничего, дядя Гена! Вот вернусь, и поселимся мы втроем: вы, я и бабушка Василиса. Как называется ее болезнь? – Забыл название. В общем, как бы тебе объяснить? Вот ты проснулся утром, ты помнишь, что с тобой было вечером? – Плохо! – засмеялся Джон. – Но все-таки помнишь. А Василиса ничего не помнит. У нее всегда один день на дворе, 14 октября 1967 года, когда Лиза должна была к ней приехать, а не приехала, потому что в этот день ее убили. – Это невозможно вылечить? – Я говорил с врачом из Города. Он сказал: вылечить невозможно. Только если вернуть ее в тот день… по-настоящему. |