Онлайн книга «Американец»
|
— Нет, куда хуже. Вас порежут на куски. Сожгут на костре… Ладно, давайте забудем об этом. Но она упрямо стояла на своем. — Потому что этого требует, категорически требует мое поколение… Принять ответственность за свои поступки! Иногда это нелегко, совсем нелегко, это понятно, но ведь надо. Каждый, любой и каждый должен научиться отвечать за свои поступки. Только так может появиться коллективная ответственность. Вы согласны? — Простите, я не уверен, что полностью все понимаю. Она яростно закивала головой. — Мне еще там, в Пьерфоне все стало ясно, что вы никогда, никогда не задумывались о судьбе тех людей — их, как вы говорили, было по меньшей мере около тысячи, чьи имена вы под угрозой смерти тогда добыли. Совсем как у вас там, на американском Диком Западе. Вашей задачей было добыть эти имена. Задачей других было найти этих людей. А вот кому-то третьему предстояло наказать их: приговорить к бесконечному тюремному заключению или сразу же казнить. То есть в конечном итоге никто не несет ответственности за содеянное. Каждый делал только частичку того, что положено. Мы называем это «коллективная безответственность»! Это… — У нас, в Америке это называется валить все с одного на другого, — перебил ее Палмер. — Наша старая добрая игра. Отсюда и пошла практика создания бесчисленных комитетов и подкомитетов. Смешно, но факт. При такой системе виновного ни за что не найдешь. — Да, но она заразила всю Европу. Сейчас здесь все делается по-американски. Даже образ мышления. Все предельно прагматично, все как у янки — болото! — Вообще-то, прагматичное болото, — задумчиво протянул Палмер и, сам того не замечая, тихонько присвистнул. У стола тут же бесшумно появился официант. Наверное, просто проходил мимо, но услышал сигнал и счел нужным тут же подойти. — Encore du vin, s’il vous plaît, [18] — услышал Палмер свой собственный голос и приятно удивился: когда же, черт побери, ему удалось овладеть французским настолько, чтобы говорить в нос? Или, может, за него это сделало вино?.. — Вы самый образованный человек из всех, кого я знаю, — настойчиво твердила его спутница. — Я знаю, вам вряд ли понравятся мои слова. Но это правда. Значит, логически рассуждая, у меня теперь нет другого выхода, кроме как грамотно польстить вам, чтобы вы меня простили, снова полюбили и, что самое главное, не увольняли. Вот так! Ну и как вам, нравится или нет? — И вы еще говорите о нашей американской прагматичности? — Мы, европейцы, становимся на редкость прагматичными, когда речь идет о выживании. Но при этом выбираем философии, отрицающие прагматизм каждодневной жизни. — Американцы тоже. — Ну нет, не может быть! — Слушайте, наверное, хватит уже разделять людей по национальным категориям. В конечном итоге, они все одинаковые. И чтобы выжить, им, хочешь не хочешь, приходится сосуществовать. Но при этом, вольно или невольно, возникает объективная необходимость придумывать для себя сказочные утопии и искренне считать, что именно они-то нас и представляют в реальности. Он, слегка нахмурившись, бросил взгляд на очередную бутылку вина. Какая это? Третья? Четвертая? А может, пятая? Господи ты боже мой! Взглянув на мисс Грегорис, он обратил внимание, что у нее почему-то влажные глаза. — Это, наверное, самое ужасное из всего, что кто-либо когда-либо говорил, — почти прошептала она. — Вы, американцы, что, действительно верите в это? — Пожалуйста, перестаньте демонизировать меня как американца! — Простите, ради бога, простите. — Знаете, не сто́ит делать из меня защитника моей нации… Во всяком случае, до тех пор, пока вы, лично вы не поделитесь со мной своей принадлежностью к какой-нибудь нации. Что, скажем, думают по этому поводу ваши голландцы? В смысле нации… — Но я не гол… — Ее ладонь быстро прикрыла рот. — Отлично, ваше определение просто отлично! — Она рассмеялась, вытерла глаза бордовой салфеткой. — Вот черт! Потекли тени. Пожалуйста, не заставляйте меня смеяться. Или плакать… — Согласен. Как скажете. Что-нибудь еще? — Нет, — она вздохнула. — К сожалению, пока нет. Им принесли второе. Естественно, вместе с целым набором деликатесных гарниров. Палмер ел, пил и снова ел. На какое-то время за столом воцарилось молчание — они оба с удовольствием ели, просто ели прекрасную еду. Он, кажется, все время что-то говорил, она громко смеялась над его словами. Почему? Наверное, было что-то остроумное? Возможно, возможно. К тому же они все время чокались… Официант принес им что-то очень большое на подносе. Большое и светло-оранжевое. Что это, фруктовый десерт? Персики? Груши? Палмер отхлебнул еще вина… Потом Элеонора Грегорис вместе с незаметно появившимся официантом пытались стереть с его пиджака и брюк следы пролившегося вина. Для начала при помощи бордовых столовых салфеток. Он протянул руку за бокалом. Увы, номер не прошел — тот перевернулся, и все, что ему удалось, это прикоснуться к нему пальцами правой руки. «Второй этаж», услышал он чей-то голос. «Первая дверь справа. Осторожней, пожалуйста, осторожней». Глава 10
Он сидел за длинным столом орехового дерева в зале заседаний Совета директоров ЮБТК. Прямо за ним на стене висела картина Моне известного периода «водяных лилий». За столом удобно расположились члены Совета. Хотя и не все. Причем у него было отчетливое ощущение, что он тут вроде бы как невидимка. Первым слово взял Гарри Элдер и своим противным скрипучим голосом долго нудил о чем-то, чего Палмер, как ни старался, толком не мог понять. Так, похоже, налицо вся чувственная метафизика ощущений, подумал он: они не совсем видят его, а он не совсем слышит их! Что ж, такое случается. Более того, бывает и хуже… Потом Гарри почему-то — интересно, почему? — начал очень злиться, тыкать пальцем во всех и каждого, употреблять, мягко говоря, не совсем корректные выражения. Конечно же, его надо было остановить — кому нужен скандал на заседании Совета директоров? — но ни слова́, ни увещевания коллег на него никак не действовали, он заводился все больше и больше. Поэтому не кто иной, как Хейген принял решение, по-настоящему мужское решение! — он достал из шкафа колониальный колпак для тушения свечей и невозмутимо, не говоря ни слова, надел его на голову Гарри. Так сказать, вырубил его! Так или иначе, но говорить и скандалить тот перестал. И слава богу! Следующим слово взял Хейген. Но говорил настолько невнятно, скорее бормотал, что у Палмера возникло желание немедленно встать и потребовать, чтобы тот произносил слова медленнее и более отчетливо. Он попытался это сделать, но… к своему удивлению увидел, что лежит в чужой постели в незнакомой темной комнате. Среди разметанных простыней, почти полностью раздетый… «Забавно. А что бы подумал обо мне старина Гарри Баннистер, увидев в таком положении?» — почему-то пришло ему в голову. Ведь Г.Б. всегда славился своим пуританизмом. Особенно в подобного рода вещах. |