Книга Сезон дождей, страница 60 – Илья Штемлер

Она возникла на пороге, и свежий запах снега, ворвавшись в теплую прихожую, на мгновение вскружил голову Евсея Наумовича. Синие глаза Лизы из-под козырька меховой шапочки лучились лукавым задором.

– Как ты справилась с кодовым замком подъезда? – Евсей Наумович перенял из рук Лизы тяжелый баул.

– А этот выходил с собакой, – Лиза, подпрыгивая, помогала себе выскользнуть из шубки. – Он и отрыл дверь.

– Как?! Опять он? – буркнул Евсей Наумович. – У многих соседей есть собаки.

– Здрасьте! Он еще меня спросил ехидно: «К Евсею идете?» – беззаботно продолжала Лиза. – Пришлось поставить его на место.

– Как это? – уныло вопросил Евсей Наумович.

– Сказала, чтобы не очень-то он. Для кого – Евсей, а для кого – Евсей Наумович! Он и прикусил губу.

Лиза прошла в гостиную, взобралась с ногами в кресло, вытянула руки вдоль подлокотников. Евсей Наумович приблизился к окну.

Так он и простоял несколько минут.

Вечерняя темень падала от оконного стекла на его расстроенное лицо. Взгляд понуро следил за рваными белесыми облачками, что жадно облизывали испуганную Луну.

– Ты расстроился? – спросила Лиза.

– Да, немного, – ответил Евсей Наумович. – Даже не знаю и почему.

– Мне не надо было разговаривать с хозяином той собаки? – спросил Лиза.

Евсей Наумович пожал плечами и промолчал.

– Напрасно ты так, Сейка. К тебе, к мужчине в возрасте приходит молодая женщина. И не в первый раз. Стало быть, ты пользуешься успехом у молодой и красивой. Он тебе завидует, Сейка. А ты сейчас стоишь, как мальчик, которого застукали со спущенными штанами у окон девчоночьей спальни.

– Как, как? – улыбнулся Евсей Наумович.

И верно – чего это он так расстроился? Подчинить общественному мнению свое поведение – есть ли что-нибудь более унизительное! Он, который к месту и не к месту позиционировал в прошлом свою независимость. Неужели годы так его укротили? А должно быть наоборот. Правда, бывает, что с годами гордость перевоплощается в упрямство. Но ему всегда хватало ума избежать подобного. Нет, на этот раз все иначе – просто ему неловко перед посторонними за свою гостью, неловко и стыдно. И дело вовсе не в разнице в возрасте. Вероятно, как бы ни выглядела эта молодая женщина внешне, как бы ни вела себя – а все равно проявляется ее профессия, вызывающая у мужчин чувство спесивого превосходства, любопытства и желания – у всех мужчин, без исключения. Но почему-то, если мужчина в годах, подобное желание выглядит смешным даже в глазах самых отпетых циников. Евсей Наумович боялся выглядеть смешным.

– Знаешь, Сейка, – проговорила Лиза. – у тебя сейчас спина, как у моего деда.

– То есть? – Евсей Наумович обернулся.

– Какая-то испуганная. В прошлый раз у тебя была другая спина. Что-то случилось? Или на тебя подействовала моя встреча с тем соседом? – Лиза откинулась на спинку кресла. – Если я тебя напрягаю, Сейка, я могу уйти. Хотя, честно говоря, уходить не хочется. Я и еды прихватила из Елисеевского.

Простодушная интонация Лизы пристыдила Евсея Наумовича.

– Уходить не хочется? – переспросил он, мягко улыбаясь.

– Да и некуда, – ответила Лиза. – Вообще-то есть куда. Но не хочется.

Евсей Наумович приблизился к креслу и опустился на корточки. Он видел над собой нежно округленный подбородок Лизы с мягкой ямочкой, подпирающий пухлые губы, видел кончик носа и локон светлых волос.

Все было предопределено. А разговор, состоящий из незначительных фраз, вопросов-ответов, восклицаний, шутливых колкостей и моментальных прощений, разговор этот являлся подступом к упоению близостью, потому как все было предопределено. Только не надо торопить события. Тогда само ожидание превращается в чувственное наслаждение.

Казалось, профессия Лизы должна отвратить рассудочного, не склонного к экзальтации Евсея Наумовича. А мысль, что до него этой дорогой, наверняка, проходило множество мужчин, не только не усмиряла его пыл, а наоборот, возбуждала и обостряла желание. Возможно оттого, что в глубине своей натуры Евсей Наумович был не столько порочен, а, скорее, безволен перед искушением.

Поэтому он и в голову не брал все, чем жила Лиза до встречи с ним. А если и брал, то не в укор себе, а наоборот, с еще большим азартом, как бы доказывая, что рано его списывать со счетов, что он еще не все потерял в этой жизни, несмотря на годы, неурядицы и одиночество.

Лиза подобрала вялую руку Евсея Наумовича, перенесла на свое колено, расправила пальцы и накрыла теплой ладонью. Евсей Наумович благодарно кивнул, не сводя глаз с ее лица.

– Сейка, в прошлый раз ты читал мне какие-то красивые стихи, – проговорила Лиза. – Я все хотела спросить, что такое этот Серебряный век, а так и не спросила.

– Серебряный век? Жил такой древнеримский поэт Овидий. Он делил жизнь человечества на четыре стадии – Золотой век, Серебряный, Медный и Железный. В русской культуре Золотой век – это эпоха Пушкина и его современников. У них свои признаки, особенно в вопросах этики художника. Где творчество и личная жизнь как бы не пересекаются, живут отдельно. У Пушкина есть такие строчки: «Пока не требует поэта/ К священной жертве Апполон,/ В заботах суетного света/ Он малодушно погружен…» В то время как представители Серебряного века свою личную жизнь делали предметом искусства наряду с творчеством. Отсюда разные течения – декаданс, символизм, акмеизм, футуризм. Рядились в разные смешные одежды, эпатировали, манерно читали стихи.

– Короче – выпендривались, – заключила Лиза.

– Отчасти так, – серьезно согласился Евсей Наумович. – Однако поэтика их была тонка, чувственна и красива. Заставляла думать, а главное, сопереживать.

– А сейчас какой век? – перебила Лиза.

– Сейчас? Деревянный. Конечно, и сейчас много замечательной литературы. Но век – Деревянный. – Евсей Наумович поднялся. – Не могу объяснить, сам не очень понимаю.

– Сейчас век – Говенный, – определила Лиза.

– Вот еще! – шутливо воскликнул Евсей Наумович.

– А что хорошего, Сейка? Одни жируют, не знают, куда шальные деньги деть, другие бедствуют.

– Так всегда было, – уклончиво ответил Евсей Наумович, ему не хотелось ввязываться в бессмысленный разговор.

– Повидал бы ты с мое.

Лиза осеклась, поднялась с кресла и отправилась на кухню, прихватив из прихожей баул.

Евсей Наумович собрался было последовать за ней, как его отвлек звонок телефона.

Голос Рунича звучал отчетливо и резко, словно Рунич каким-то образом очутился в гостиной.

– Севка, привет! Какой у тебя почтовый индекс? Отправлю тебе твоего Монтеня, оба тома, академическое издание.

– Куда проще занести книги мне домой, – вдруг растерялся Евсей Наумович. – Давай договоримся.