Книга Ночной поезд на Лиссабон, страница 109 – Паскаль Мерсье

В четверг он продолжил. В старый город он спустился на фуникулере от Университетской террасы и дальше по направлению к вокзалу. Таким образом удавалось избежать Бубенбергплац. Он отщелкивал пленку за пленкой. Кафедральный собор он увидел так, как еще никогда не видел. Органист упражнялся на инструменте. Впервые с момента возвращения у Грегориуса закружилась голова, и он ухватился за скамью.

Он отнес пленки на проявку. После этого направился к Бубенбергплац с ощущением, что берет разгон к чему-то грандиозному и неимоверно трудному. У памятника он остановился. Солнце спряталось, низкий перламутрово-серый небосвод накрыл город. Он постоял, ожидая, что подскажет внутренний голос: может он коснуться площади или нет. Голос молчал. Ощущение было не таким, как прежде, и не таким, как три недели назад во время его короткого возвращения. А каким? Он почувствовал усталость и повернулся, чтобы уйти.

— Как вам книга «золотых слов мастера»? — Это оказался продавец из испанской книжной лавки. Он подал Грегориусу руку. — Оправдала ожидания?

— Да, вполне, — довольно сухо сказал Грегориус.

Продавец заметил, что ему не до разговоров, и быстро распрощался.

В кинотеатре «Бубенберг» сменился репертуар. Экранизация Сименона с Жанной Моро уже не шла.

Грегориус нетерпеливо поджидал, когда будут готовы пленки. Кэги, ректор, вывернул из-за угла. Грегориус спрятался за стеклянными дверями магазина. «Иногда по моей жене видно, что она больше не выдержит», — писал ректор. Теперь его жена лежит в психоневрологической клинике. Кэги выглядел измученным и, казалось, не воспринимал того, что происходит вокруг. На мгновение Грегориуса охватило желание подойти к нему и поговорить. Но момент быстро прошел.

Наконец пленки были готовы, он сел за столик в ресторане отеля «Бельвью» и открыл конверты. Это были чужие фотографии, не имеющие к нему никакого отношения. Он рассовал их назад по конвертам и за обедом тщетно пытался понять, чего он ожидал, на что надеялся.

На лестнице в своем подъезде его опять настиг приступ головокружения, и пришлось крепко вцепиться в перила. Весь вечер он просидел у телефона, представляя себе, что случится необратимого, когда он позвонит Доксиадесу.

Засыпая, он каждый раз вздрагивал от страха, что погрузится в головокружение или обморок и наутро проснется без памяти. Когда над городом начало постепенно светать, он собрал все свое мужество. Когда появилась медсестра Доксиадеса, он уже ждал у дверей практики.

Грек пришел несколькими минутами позже. Грегориус был готов встретить его раздражение по поводу новых очков. Однако Доксиадес только на мгновение зажмурился, прошел впереди него в кабинет, а там попросил подробно рассказать о новых очках и о головокружениях.

— Не вижу причин для паники, — сказал он. — По крайней мере, на первый взгляд. Но надо провести ряд обследований и лучше всего понаблюдаться в стационаре.

Он положил руку на телефонную трубку, но прежде чем набрать номер внимательно посмотрел на Грегориуса. Грегориус пару раз глубоко вдохнул и наконец кивнул.

— В воскресенье вечером, — сказал грек, кладя трубку. — Лучше этого специалиста не найти.

Грегориус медленно брел по городу, мимо всех мест, которые были ему дороги. Да, именно это слово. Он перекусывал там, где делал это обычно, а потом пошел на дневной сеанс в кинотеатр, где мальчишкой смотрел свои первые фильмы. Картина оказалась скучной, но в зале пахло как в прежние годы, и он досидел до конца.

По дороге домой он встретил Натали Рубин.

— Новые очки! Класс! — восхищенно сказала она вместо приветствия.

Оба не знали, как держаться при встрече. Их телефонные разговоры остались где-то в прошлом, от них остался только отзвук, далекий, как отголосок приятного сна.

Да-да, сказал Грегориус, вполне возможно, что он снова поедет в Лиссабон. Обследование? Нет-нет, ничего страшного, так, рутинный медицинский осмотр.

А у нее застопорилось дело с персидским, пожаловалась она. Грегориус кивнул.

Привыкли ли они к новому учителю, спросил он под конец.

Она рассмеялась:

— Такой зануда, что не дай бог!

Разойдясь на несколько шагов, оба, как сговорившись, разом повернулись и помахали друг другу.

В субботу Грегориус долгие часы занимался тем, что просматривал все свои книги на латыни, греческом и древнееврейском. Глядя на многочисленные пометки на полях, он наблюдал, какие изменения претерпевал его почерк в течение десятилетий. Под конец он отложил небольшую стопку на стол, а потом упаковал ее в небольшой саквояж, который собирался взять с собой в больницу.

Он позвонил Флоранс и спросил разрешения навестить ее.

Оказалось, у нее был мертворожденный ребенок, а несколько лет назад она оперировалась по поводу рака. Рецидива болезни не последовало. Сейчас она работала переводчицей. Она вовсе не была такой усталой и потухшей, как показалось Грегориусу в ту ночь, когда он следил, как она возвращалась домой.

Он рассказал о монастырях в Саламанке.

— А раньше ты туда не хотел, — грустно улыбнулась она.

Он кивнул. Они посмеялись. О том, что ложится в клинику, он ничего не сказал. А когда вышел на Кирхенфельдбрюке, пожалел об этом.

Он обошел кругом совершенно темное здание гимназии. Неожиданно вспомнилась древнееврейская Библия, оставшаяся в письменном столе сеньора Кортиша, завернутой в его пуловер.

В воскресенье утром он позвонил Жуану Эсе.

Жуан спросил, что он собирается делать вечером, если, конечно, такой вопрос уместен.

— Ложусь в больницу, — ответил Грегориус.

— Ничего в этом страшного нет, — помолчав, сказал Эса. — А если что — насильно вас там никто держать не будет.

В обед позвонил Доксиадес и спросил, не хочет ли Грегориус сыграть партию-другую в шахматы. Тогда он зашел бы к нему, а вечером отвез в клинику.

— Вы все еще подумываете о том, чтобы оставить практику? — спросил после первой партии Грегориус.

— Да, все еще, и довольно часто. Но, может, это пройдет.

В следующем месяце собирается съездить в Фессалоники, сообщил грек, прошло больше десяти лет, как он был там в последний раз.

Когда закончилась вторая партия, время подошло.

— А что будет, если они обнаружат у меня что-то страшное? — спросил Грегориус. — Что-то, из-за чего я пропаду.

Грек посмотрел на него спокойным твердым взглядом.

— У меня полная рецептурная книжка.

В полном молчании они ехали по сумеречному городу в клинику.

«Жизнь — это не то, что мы проживаем; она то, что мы живем в нашем представлении»,

— написал Праду.

Перед входом в больницу Грегориус обернулся и помахал. Потом вошел внутрь. Когда дверь за ним закрылась, пошел дождь.